Остров традиции
Шрифт:
Пустота считается сильнее всех, потому что не встречает сопротивления.
Полнота считается сильнее всех, потому что содержит любое сопротивление.
Впрочем, это одно и то же.
Кто же слабее всех? Как всегда, половинность. Но только она и имеет дело с сопротивлением, и только ей сила воистину требуется. Саша Чёрный: кто храбрее всех зверей? Лев? «Легко быть храбрым, если лапы шире швабры»… И сильным что-то
Но кого скребёт?..
Безответственность не влечёт за собой безнаказанность.
Страна соединяет открытую всем ветрам бескрайность своих просторов с навязчивым стремлением экстремально скучить своё население. Арестанты в тюрьмах и солдаты в казармах лежат на нарах штабелями, большинство народа живёт в городах, соперничающих друг с другом своей средней этажностью, столичные жители часами маются в автомобильных пробках. Повальная агорафобия.
На сём Конрад прервался и пошёл на кухню выпить чаю.
Несмотря на поздний час, кухня была освещена.
Конрад насторожился.
Чирк – чиркнула по стене над лестницей тень чужого человека. Шаги наверху послышались, веские, мужские.
Конрад отпрянул – он понял, что в доме завелась ещё одна человеческая душа, и очень ему эта душа не понравилась.
И полночи горел наверху свет, и полночи Анна шепталась с незваным гостем о чём-то неизвестном. Конрад понимал, что в этих разговорах приоткрывается тайна Землемера и Алисы, но они велись за запертой дубовой дверью, и ни звука из-за неё не доносилось.
Затем свет погас, а спустя минуту зажёгся в комнате Анны. Конрад здраво рассудил, что если бы, кроме шептанья, в комнате пришельца происходило бы что-то ещё, Анна бы пошла мыться. Но в эту ночь в баню никто не ходил.
А впрочем, хрен их, женщин, знает, как у них всё делается.
Не в силах притворяться ничего не ведающим и не видевшим, он постучался к Анне и впрямую спросил её:
– У нас кто-то гостит? Или поселился?
– Не «у нас», а «у меня».
– Хорошо: у вас – кто-то гостит?
– Вы, конечно, не преминёте доложить об этом его благородию?
– Если вы мне честно скажете, кто это, я никому не доложу.
– Извольте – это один из людей Землемера. Он переночует и завтра уйдёт. Ешьте, Конрад. Я сегодня вам компании не составлю.
– Вы так рискуете…
– Хотите сказать – подвергаю вас риску?
– Допустим. Анна, а можно задать вам один давно волнующий меня вопрос?
– Я знаю, вы хотите спросить, кто написал книгу о Землемере.
– Именно.
– Но вы напрасно подумали, что я вам отвечу. Меньше знаешь – лучше спишь. А вам надо спать хорошо.
«Она написала, – подумал Конрад.
И всю ночь старался – по части изведённой бумаги и чернил – не отставать от хозяйки:
Боль не как центр универсума, а как
Впрочем, у Майринка в «Ангеле западного окна» «боль» – лишь псевдоним «страха»…
Я не знаю упоения в бою.
Я не могу научиться водить машину.
Все мои силы уходят на самоконтроль.
Во время моего преподавательства в вузе был у меня студент Винтер (или Винер), по совместительству крутой бизнесбой. И вот случился разбойный налёт на его фирму. Много чего попёрли и похерили; мальчик был в меру озабочен.
А тут я ему возьми да ляпни: я-дескать никогда бы не занялся тем, чем вы, сиречь бизнесом, ибо оно чревато вот тем вот, что случилось.
А он мне в ответ типа: ни хера, прорвёмся.
Сегодня я бы такого не ляпнул. Постыдился бы. А тогда – нет. Вот и подали на меня там вскоре студентики докладную: спесив-де.
Вообще мою трусость любили отождествлять со спесью. Эвона, какой: кичится трусостью, ишь ты!
Я – боец, ведь я боюсь.
А вот Поручик ничего не боится. Ergo не боец.
Ты пойдёшь себе дальше, не думая, что будет со мной. А я буду думать.
Я пишу только о себе, потому что не знаю чужих сюжетов, выражающих меня.
Всё что я знаю, это –
Конрад Мартинсен, гений бессилия.
Бессилие – не мать всех пороков, потому что все пороки, не подкреплённые силой, остаются в сфере помыслов. Но бессилие – самый страшный порок: оно попустительствует разгулу всех прочих.
Это с этической точки зрения. А с бытовой оно того хуже: бессилие то же самое, что иждивенчество. Но самый адский грех – осознанное бессилие. Ты так же грузишь окружающих бытовыми проблемами, как при неосознанном, но добавляешь на их горб ещё и экзистенциальные. Такого бремени ни один хребет долго не выдержит.
Когда я имел в виду (за незнанием других) одну лишь либеральную идеологию, я был вправе требовать от других всех человеческих прав и в меру грузить их своим бессилием. Но когда я узнал о традиционной идеологии, то понял, что ничего не вправе и должен радоваться уже тому, что меня до сих пор ещё не сбросили с высокой скалы в пропасть.