Остров в океане

Клинджел Гилберт

Мне стало совестно, что я так глупо вел себя. Но внезапно увидеть такую громадину у себя под носом — пусть даже я сам высматривал окуня — для моих нервов было все же чересчур.

Минуту или две окунь разглядывал меня, потом медленно переместил свое огромное тело в тень, а я направился к большому кораллу, возле которого часто отдыхал днем, и пристроился в его нише. Тут по крайней мере не приходилось бояться нападения сзади. Почувствовав себя в безопасности, хотя нервы мои все еще были напряжены, я принялся наблюдать.

Совершенно естественно и в духе подводного мира, что после этого неприятного случая меня ждал превосходный сюрприз. Он настолько не имел ничего общего с историей с морским окунем, что у меня прямо-таки захватило дух от восторга. Я сидел, стараясь по виду определить рыб, тенями сновавших у самого дна, как вдруг свет померк. Луна скрылась в тучах, подумал я и, высунувшись из своего убежища, поглядел

наверх. Рыбы шли параллельно рифу. Вероятно, их было тут несколько сот тысяч — я не видел конца стаи. Рыбы проплывали ряд за рядом, перемежающимися черными и серебристо- белыми полосками, и это производило впечатление сверкающего ковра, сотканного из живых пылинок. Косяк медленно раскололся — место раздела представилось в виде большой освещенной полосы — и изменил направление; когда он поворачивал, лунный свет отразился от тысяч серебристых тел длинными широкими полосами, от которых дно вспыхнуло на короткий миг и тут же погасло. Затем последовала новая вспышка: чем-то испуганный, косяк в панике метнулся в сторону. Проплыв футов двадцать, он замедлил движение и возобновил свой марш вдоль стены рифа. Внизу все эти маневры отражались в виде тончайшего узора лунных бликов, скользивших по песчаному дну. Они плясали и кружились, по мере того как волны меняли направление лучей света. Весь подводный мир, казалось, раскололся на мельчайшие частицы света и тьмы.

Я снова взглянул вверх. Косяк шел теперь в другом направлении. На этот раз он уже не поднимался к поверхности вдоль каменной стены, а опускался вниз, в океанские глубины. Это был настоящий живой водопад. Длинные нити сверкающего металла и снопы серебристых блесток переплелись в одном ярком потоке. Это длилось две минуты, затем последняя вспышка — и стая скрылась из виду.

После этого наступил такой глубокий покой, что в течение нескольких секунд я вообще не замечал вокруг никакого движения. Затем в стороне кораллового леса, у подножия каменных деревьев, я увидел нечто, напоминающее непомерно длинную извивающуюся змею. Она выползала из темного прохода между двумя перекрученными стволами и скользила над самым дном, сгибая скалы и камни. У нее не было ни начала, ни конца; извиваясь и колыхаясь, она просто исчезала во мраке. Это меня заинтересовало, и хотя я чувствовал себя безопаснее в своем уголке, я встал и направился к тому месту. Подойдя поближе, я увидел, что это нескончаемой вереницей идут луфари. Мое присутствие нисколько их не смутило, хотя я, должно быть, представлял для них странное зрелище с целым гейзером светлых пузырьков, выходящим из моей головы. Я шагнул через шедших вереницей рыб. Они расступились, пропуская меня, затем опять сомкнули ряды.

Куда и зачем направлялись они ночью, не могу сказать. Они как будто не спешили, но, несомненно, плыли по каким-то делам, для них весьма важным. На какой-то миг меня охватило почти непреодолимое искушение пойти за ними, но зная, что я смогу уйти не далее чем на длину шланга, если даже луфари позволили бы мне сопровождать их, я сдержался и остался стоять на месте, наблюдая, как они исчезают из виду.

Две стаи рыб ушли в глубь океана, каждая своим путем, и это навело меня на мысль о том, какой деятельной жизнью живет море у берегов. В своем воображении я увидел, как такие же косяки двигаются в темных или освещенных луной водах всех океанов нашей планеты. В прибрежных водах одного только Инагуа пульсирует несметное количество этих живых потоков, направляющихся в коралловые леса или покидающих эти воды.

Всякий раз, когда я окажусь ночью на морском берегу, я буду думать не о волнах, которые плещутся у моих ног, а о вьющихся змеей громадных косяках, уходящих в глубины океана и возвращающихся обратно никем не видимыми, никем не замеченными. И мысль об этих миллионах живых существ, спешащих по своим делам, терзаемых миллионами надежд и разочарований, сталкивающихся с миллионами проблем и разрешающих их каждый на свой лад, спасающихся от миллионов врагов, дающих жизнь миллионному потомству и умирающих миллионами смертей, — мысль о них преисполняет меня безмолвным благоговением.

Когда луфари скрылись, я направился в подводную долину — заглядывать туда перед концом каждой подводной экскурсии вошло у меня в обыкновение. Там я долго стоял на места, наблюдая призрачные тени, возникающие из мрака и снова сливающиеся с темнотой. Наконец мимо меня пронеслась группа крупных рыб. По сверкающим зубам, похожим на лошадиные, я узнал морских попугаев. Они сломя голову мчались к верхним разветвлениям кораллового рифа, и тут я вспомнил, что и мне пора наверх, потому что это не мой мир и я уже достаточно в нем пробыл.

Глава XVIII

НА КРАЮ МИРА

В шлеме и под забралом, как какой-нибудь средневековый рыцарь, я неподвижно стоял на морском дне в предпоследний день своего пребывания на Инагуа и рассматривал

груду желтых каменных глыб, на которые только что опустился. Глубина здесь была около сорока футов. Затем я наклонился, присел и подпрыгнул. Меня понесло вверх — пять, десять, двадцать футов. Движение замедлилось, я на мгновение застыл на месте и слега приземлился на гладкой песчаной полосе. Переведя дыхание, я повернулся и с облегчением посмотрел на острые обломки скал, с которых совершил свой удивительный прыжок. Хорошо, что я правильно рассчитал расстояние: малейшая ошибка могла привести к серьезнейшим ранениям. На что только не способен человек из простого любопытства, подумал я. Никаких других оснований для этого рискованного предприятия, да еще перед самым отъездом, у меня не было. Мне казалось, что с меня уже хватит подводных прогулок, но одна мысль не давала мне покоя. Не один раз я рассматривал с берега одно место в океане, где его светло-зеленый цвет внезапно переходил в темно-синий. Дно тут резко понижалось до тысячи двухсот морских сажен — внезапный и крутой срыв в самые грозные глубины. И настал миг, когда я больше не мог противиться искушению: я должен увидеть подводную пропасть и постоять на ее краю! С помощью лодочника я погрузил в лодку водолазный шлем, и мы стали на якоре в нескольких футах от границы подводного обрыва. От берега мы находились не больше чем в четверти мили. Дно здесь казалось очень далеким, и я не без замирания сердца надел шлем и приступил к спуску. Когда я приземлился через несколько секунд, давление ощутимо давало о себе знать: казалось, будто на грудь и желудок навалилась огромная тяжесть. Поверхность океана была далеко-далеко наверху. Шланг широкой дугою изгибался за моей спиной; извиваясь как змея он уходил ввысь и постепенно терялся в толще воды. Лодка отсюда выглядела темным, расплывчатым пятном.

Я вглядывался в темноту, пытаясь ориентироваться по странам света. Наверху, внизу, со всех сторон — только вода, неосязаемая, не поддающаяся описанию голубизна, и ни одного предмета, придающего ей рельефность. Откинувшись, я взглянул наверх: опять ничего, кроме текучей голубизны, быть может, чуть более светлого оттенка, чем по сторонам. Север, юг, восток и запад неотличимы — направлений тут не существует. Всюду голубая вода, человек чувствует себя затопленным ею, потерянным в лазури.

Только песок у меня пол ногами помог мне ориентироваться и подсказал, где находится край полночного утеса. Я уже смутно догадывался, что он где-то вблизи, потому что ощущал телом холодок — верный признак течений, поднимающихся с большой глубины. Я вертелся во все стороны, чтобы определить, откуда идет холодное течение, но оно было слишком слабым и ничего мне не подсказало. Загадка разрешилась, когда я посмотрел себе под ноги. Дно было неровно, причем в его неровностях существовала закономерность. Песок лежал длинными, невысокими волнистыми валиками, уходящими с голубую бесконечность. Они в точности напоминали валики, которые я увидел на дне, наблюдая прилив на самой западной оконечности Инагуа. Ясно, что и эти насыпи должны идти под прямым углом к берегу. Мой путь лежал параллельно им.

Я шел подавшись вперед, чтобы легче было преодолевать сопротивление воды. Пока это был только легкий холодок, предупреждавший о том, что ждет впереди, некое подобие свежести, которая чувствуется в сентябрьском воздухе перед началом листопада. Меня охватило чувство одиночества. Мне казалось, что я один на свете и кроме меня в этом мире никого нет. Впрочем, так оно и было. Правда, всего лишь в семидесяти футах от меня находился лодочник, приводивший в движение воздушный насос, но не все ли равно, в лодке он или на Марсе, если нас разделяет непроницаемая поверхность океана Я знал: человеческая нога никогда не ступала по этим местам и я первым из людей увижу край подводной пропасти, срывающейся на семь тысяч футов в абиссальную [89] бездну, в настоящие океанские глубины. Быть может, я чувствовал себя таким одиноким из-за мертвой тишины, ибо я не слышал ничего, кроме легкого свиста нагнетаемого воздуха.

89

Абиссалью океанологи называют самые глубоководные зоны Мирового океана, начиная примерно с глубин в тысячу метров.

Нервничая, я дернул за спасательную веревку, чтобы проверить, достаточно ли прочно закреплен ее верхний конец. Все было в порядке. Я даже ощутил движение лодки, качавшейся на волнах. Взглянул наверх и внимательно огляделся по сторонам; лодочник предупреждал меня, чтобы я был осторожен: у края пропасти собираются крупные акулы и барракуды. Как и в первый раз, спускаясь под воду у рифа, я только посмеялся над ним, но сейчас, вспомнив мое тогдашнее приключение и будучи целиком предоставлен самому себе, чувствовал себя далеко не так уверенно.