Остров живого золота
Шрифт:
Бегичеву запомнился разговор, услышанный случайно на зимней поляне в лесу. Беседовали двое, как могло бы показаться издали, совершенно дружелюбно. Оба сидели на поваленном дереве, скрытые заснеженным кустом. Собеседником Калабашкина был старшина Махоткин. Бегичев видел его несколько раз в батальоне Свята и запомнил: старшина был на редкость красив. Он походил на Есенина, каким того изображают на портретах ранних лет.
– Очень неудобный ты человек, Калабашкин, – заявил Махоткин. Судя по снисходительно-покровительственному тону, он и прежде неоднократно, пользуясь правом
– Это почему же? – удивился тот.
– Здоров больно, – объяснил Махоткин зычным басом.
– Ну и что? – недоуменно переспросил Калабашкин.
– Жратвы много требуешь! – воскликнул старшина. – Каждый раз добавку тебе подавай. Как в прорву…
– Так габариты ж требуют! Что тут непонятного?
– Уставом твои габариты не предусмотрены. Всем одинаковое довольствие положено. Получается: на чужой каравай свой рот разеваешь, – наставительно заметил старшина.
– Что я, виноват?
– Виноват не виноват, а факт налицо. Но дело не только в этом…
– Батюшки, в чем еще? – искренне удивился Калабашкин. Он был слишком непосредственным для того, чтобы обидеться.
– Отовсюду тебя, недотепу, видно, – усмехнулся Махоткин. – Как веха маячишь!
Пренебрежительное «недотепа» покоробило Бегичева. Старшина не имел права разговаривать с подчиненным в таком тоне. Махоткину же сказанное показалось недостаточно убедительным, и он со смешком, в котором угадывалась издевка, добавил:
– Мишень из тебя больно хороша, Калабашкин. Пуля нащупает легко.
На сей раз насмешка задела. Но солдат не разозлился, а только примирительно заметил:
– Зато мне одной пули мало. К тому же, пока ты свой окопчик выроешь, я целый блиндаж для себя и других соорудить успею. Вот сила моя и впрок пойдет.
Действительно, в подобном соревновании гигант вполне мог дать старшине сто очков вперед и не проиграть.
– Сила есть, ума не надо, – сердито огрызнулся уязвленный старшина. И это прозвучало совсем грубо.
«Что, съел?» – с удовлетворением отметил про себя Бегичев. Ему понравилось, как разделался солдат с Махоткиным. Калабашкин был не так прост, как могло показаться: он умел постоять за себя.
Раздвигая толпившихся в тамбуре бойцов, Ладов провел младшего лейтенанта в вагон. Тот охотно следовал за сержантом, чувствуя, как нужна ему сейчас твердая направляющая сила. Бегичев, пожалуй, слишком отпустил тормоза. А командиру это не годится. На него солдаты смотрят, все замечают. От того, как ведешь себя, зависит и твой авторитет, и дисциплина во взводе. Но может же человек в кои веки расслабиться, особенно если ему всего двадцать?! До чертиков устаешь от необходимости быть серьезным и взрослым. Хочется порой хоть ненадолго забыть о своем командирском положении, о том, что обязан следить за каждым словом и поступком…
– Наша каюта третья, командир, – сообщил на ходу Ладов.
– Посторонних нет, – добавил идущий позади Шибай.
– Значит, оккупировали прочно? – засмеялся Бегичев. – Молодцы, разведчики!
Его не покидало озорное настроение. С удовольствием выкинул бы сейчас какую-нибудь штуку, сыграл в чехарду, например,
Больше всего училищный старшина любил почему-то марш летчиков, хотя к авиации никогда отношения не имел.
«Запевай!» – повторяет он более грозно.
Строй молчит. До песен ли? Мороз за тридцать. Ветерок с Тобола пронизывает до костей. Шинелишки на них хлипкие, на сибирские морозы не рассчитаны.
«Запевай, Бегичев!»
Голос старшины повисает на самой высокой ноте. Назвал персонально – попробуй не запеть! И вот взлетает над плацем простуженный голос:
Все выше, и выше, и вышеСтремим мы полет наших птиц…Строй подхватывает. Никому не хочется лишних полчаса топать на морозе. Все знают: если старшине не понравится песня, дополнительный урок строевой подготовки обеспечен… И все-таки хорошее было время!
– Как насчет подзаправки, командир? – спросил Ладов, когда они вошли в купе. – Имеется отличный трофейный харч.
Он бросил выразительный взгляд на сидящего в углу ефрейтора Перепечу. Дополнительная снедь, конечно, его забота. Солдаты не зря зовут ефрейтора нештатным интендантом взвода. Перепеча – архангельский рыбак, мужичок артельный, хозяйственный. Он все может достать, в том числе спирт, до которого охотник. Когда его ругают за пристрастие к гвардейской норме, он степенно поясняет: «А мы привычные нутро согревать. Без ентого на севере не сдюжить».
– Поезд тронется – поедим. Запас продуктов нам не помешает, – одобрительно заметил Бегичев и тоже взглянул на Перепечу.
Похвала ефрейтору приятна. Он очень гордится своим умением из топора суп сварить. Однако Перепеча делает вид, будто разговор его не касается: он свято держит уставную дистанцию. Во взводе Перепеча по возрасту самый старший, и суетиться, как молодые солдатики-сосунки, считает, ему не к лицу: человек должен блюсти достоинство. Сняв пилотку, он привычно поглаживает круглую, как абрикос, шишку, торчащую на затылке. Полковой врач несколько раз покушался на нее, предлагая жировик срезать. Перепеча отказался. «Для жизни помехи нет, – заявил. – Раз природа наградила, выходит, так надо. А что до красоты, то супружница моя Ефросинья Ивановна никогда супротив шишки ничего не имела. Абы голова, говорит, свое назначение сполняла…»
Ладов усадил Бегичева у окна.
– Носом вперед плыть завсегда лучше, – пояснил он, – природа тогда до самого горизонта распахивается. А ежели кормой двигать, вся красота от глаз убежит.
В мелочной хлопотливости сержанта Бегичев улавливает стремление отвлечь его внимание на пустяки и тем снять излишнее возбуждение. Бегичев торопливо отворачивается к окну. Он так и не научился скрывать от людей свое состояние. И очень благодарен сейчас Ладову. Да и всегда полагается на него. А если уж до конца откровенно, то чуть-чуть робеет перед житейской хваткой и сильным характером сержанта.