Остров
Шрифт:
– Сокола?
Доктор Роберт указал туда, где, на полпути меж птичьим гнездом и темной крышей леса, на недвижных крыльях лениво описывала круг кажущаяся крохотной коричневая птица, славящаяся своим быстрым полетом и разбойничьим нравом.
– Я вспомнил одно стихотворение, которое старый раджа написал об этом пейзаже.
Доктор Роберт, помолчав, стал читать:
Высоко-высоко,Где Шива танцует над миром,Что здесь делаю я?Ты спросишь – но кто даст ответ?Только ястреб, парящий внизу, И стрижей черные стрелы:Их крикСеребряной проволокойНебо пронзает.Как далеко от раскаленных равнин,Ты скажешь с укором, как далеко от людей!И все же как близко! Ибо меж небом в облакахИ морем,– Тайна эта, насколько я понимаю, вот эта пустота.
– Или то, что она символизирует – Природу Будды за нашим вечным умиранием. Что напоминает мне... – Он поглядел на часы.
– Каково наше следующее мероприятие? – полюбопытствовал Уилл, выходя за доктором Робертом на солнцепек.
– Служба в храме, – ответил доктор Роберт. – Юные скалолазы предложат свои свершения Шиве – или, иными словами, своей Тождественности, мысленно увиденной как Бог. После чего они приступят ко второй ступени посвящения – к переживанию освобождения от себя.
– Посредством мокша-препарата?
– Руководители дадут им его, прежде чем они покинут домик Общества Альпинистов. Потом все отправятся в храм. Средство начнет действовать во время службы. Кстати, – добавил он, – служба идет на санскрите, вы не поймете ни слова. Речь Виджайи будет на английском – он будет говорить как президент Общества альпинистов. Я тоже буду говорить по-английски. И конечно же, молодежь.
В храме было прохладно и темно, как в пещере, слабый свет едва сочился из двух маленьких зарешеченных окон, и семь ламп, висящих над головой статуи, казались ореолом, составленным из желтых мерцающих звезд. Это была медная статуя Шивы в рост ребенка, стоявшая на алтаре. Божество, осененное огненным кругом, застыло в экстатическом танце: четыре руки были воздеты, скрученные в косицы волосы дико разметались, правая нога попирала фигурку злобного карлика, левая была грациозно приподнята. Юноши и девушки уже успели переодеться: в сандалиях, шортах или ярких юбках, обнаженные по пояс, они сидели, скрестив ноги, на полу, с ними рядом сидели шестеро инструкторов. На верхней ступени алтаря престарелый священник, гладко выбритый, в желтом одеянии, распевал что-то звучное и непонятное. Усадив Уилла в сторонке, доктор Роберт на цыпочках подошел к Виджайе и Муругану и пристроился рядом с ними на корточках.
Дивное рокотание санскрита сменилось высоким гнусавым пением, за которым последовала литания – паства отвечала на возгласы священника.
В медном кадиле закурился фимиам. Старый священник воздел руки, призывая к молчанию, нить серого дыма поднялась, не колеблясь, пред божеством, а затем, смешавшись со сквозняком от окна, распустилась в невидимое облако, заполнившее сумрачное пространство таинственным благоуханием потустороннего мира. Уилл открыл глаза и увидел, что Муруган, единственный из всех, не затронут настроением покоя. На лице юноши было написано явное неодобрение. Сам он никогда не карабкался по утесам, и потому находил это занятие очень глупым. Он упорно отказывался принимать мокша-препарат и всех, кто это делал, считал безумцами. Мать его верила в Высших Учителей и постоянно имела беседы с Кут Гуми – неудивительно, что Шива казался юноше вульгарным идолом. «Какая красноречивая пантомима!» – думал Уилл, наблюдая за Муруганом. Но, увы, на ужимки юнца никто не обращал внимания.
– Шиванаяма, – произнес священник, нарушив долгое молчание, – Шиванаяма. – Он поманил рукой своих слушателей.
Поднявшись с места, высокая девушка, та самая, которую Уилл видел на скале, взошла по ступеням алтаря. Привстав на цыпочки – ее кожа при свете ламп отливала медью, – девушка надела гирлянду желтых цветов на одну из левых рук Шивы. Вложив ладонь в руку бога, она взглянула в его безмятежно улыбающееся лицо и постепенно крепнущим голосом заговорила:
О творец и разрушитель, держащий и уничтожающий все; Ты танцуешь в сиянии солнца посреди птиц и смеющихсяПодобно сотням поколений танцующих в экстазе паломников, девушка воздела руки и затем спустилась по ступеням вниз, в сумрак. Кто-то выкрикнул:
– Шиванаяма!
Муруган презрительно поморщился, тогда как юные голоса подхватили:
– Шиванаяма! Шиванаяма!
Священник вновь принялся распевать гимны. Серая птичка с алой головкой впорхнула в одно из зарешеченных оконец, отчаянно заметалась среди ламп над алтарем, с возмущением и ужасом заверещала и выпорхнула наружу. Пение, дойдя до высшего напряжения, перешло в шепот, в мольбу о мире: «Шанти-Шанти-Шанти». Старый священник махнул рукой. На этот раз из тьмы вышел юноша – темнокожий, мускулистый. Склонившись, он надел гирлянду на шею Парвати и, перевив цепь белых орхидей, вторую петлю накинул на голову Шиве.
– Двое в одном, – сказал он.
– Двое в одном, – откликнулся хор молодых голосов. Муруган яростно затряс головой.
– О, отошедшие к иному берегу, – продолжал темнокожий юноша, – приставшие к иной земле, ты, просветленный, и ты, просветленная; о, взаимные освободители, сочувствие в объятиях бесконечного сочувствия.
– Шиванаяма.
Юноша поднялся на ноги.
– Опасность, – заговорил он. – Вы добровольно, осознанно пошли ей навстречу. Вы разделили ее с другом, со многими друзьями. Разделили сознательно, с той степенью осознанности, когда опасность становится йогой. Двое друзей, связанные веревкой, на отвесной скале. Иногда трое или четверо. Каждый осознает свои напряженные мускулы, свою сноровку, свой страх и силу духа, превосходящую страх. И каждый, конечно же, думает в это время о других, заботится о них, делает все ради их безопасности. Жизнь в наивысшей точке физического и умственного напряжения, жизнь насыщенная, осознанная как ценность из-за непосредственной угрозы смерти. Но после йоги опасности наступает йога достижения вершины, йога отдыха, йога расслабления, йога полной, всецелой восприимчивости, йога понимания данного как данного, без проверки моралью, без примеси заимствованных идей или произвольных фантазий. Вы сидите здесь, расслабившись, бездумно глядя на облака и солнце, открыто вглядываясь вдаль, способные принять бесформенное, не облеченное в оболочку слов молчание мыслей, которое неколебимый, вечный покой вершины позволяет вам провидеть в мерцающем потоке обыденного сознания. А после наступит йога спуска, следующая ступень йоги опасности: время нового напряжения и осознания жизни во всей ее блистательной полноте, тогда как сами вы находитесь на волосок от гибели.
И вот, достигнув дна пропасти, освободившись от веревки, вы шагаете по скалистой тропе к виднеющимся впереди деревьям. Внезапно вы оказываетесь в лесу, и здесь вас ждет иная йога – йога джунглей; жизнь бьется рядом с вами, жизнь джунглей со всем ее великолепием и гниющей, кишащей мерзостью грязью, со всей ее мелодраматической двойственностью: орхидеи и сороконожки, нектарицы и пиявки – одни питаются нектаром, другие – кровью. Жизнь, восстающая из хаоса и безобразия, творящая чудеса рождения и возрастания, но творящая их, как представляется, безо всякой цели, кроме саморазрушения. Красота и ужас, – повторил он, – красота и ужас. И вдруг, вернувшись из одной из экспедиций в горы, вы понимаете, в чем состоит примирение. И не просто примирение. Слияние, единение. В йоге джунглей красота заставляет вас осознать ужас. В йоге опасности жизнь примиряет с вечным присутствием смерти. Равная Субботе йога вершины помогает отождествить вашу самость с пустотой.