Островитяния. Том первый
Шрифт:
По возвращении в Город меня ожидало множество хлопот. Я пропустил собрание Совета в марте, и, хотя он не был таким важным политическим событием, как собрания в июне и сентябре, за мной накопилось большое число разных задолженностей, визитов, которые нужно было нанести. Джордж уже начал составлять список тех, кого я непременно должен пригласить на званые обеды в июне. Предстояло поработать и над моей историей, которую предполагалось скоро издать, с тем чтобы она оказала определенное влияние на умы к тому времени, когда состоится голосование за Договор лорда Моры. Наконец, надо было встретиться с Дженнингсом и обсудить организацию «Плавучей выставки».
В полдень одиннадцатого июня, когда я с нетерпением ожидал вечернего
Комната была для него готова. Он собирался переночевать у меня одну ночь и, возможно, навестить еще через какое-то время. В Город они с дедом приехали только что. Дорн сразу же пошел ко мне, дед отправился во дворец Дорнов. Больше никого из своих единомышленников он не упомянул. Я ни о чем не спрашивал, догадываясь, что Дорна не приехала.
Мы пообедали вместе и оделись для королевской аудиенции, которая предшествовала собранию Совета. Я надел парадный вечерний костюм, в очередной раз почувствовав, как нелеп и неуместен он здесь. Костюм Дорна покроем ничем не отличался от ежедневного, но «парадность» ощущалась и в том и в другом. Дорн действительно производил сильное впечатление в своих темно-синих бриджах, куртке, великолепном плаще из материала, напоминающего очень тонкую саржу, и белоснежных чулках. Плащ был на белой подкладке, и когда мы вышли на улицу, Дорн перебросил его полу через плечо. Он был без головного убора; на мне красовался цилиндр. К тому же я был в перчатках, Дорн — без. Взглянув друг на друга, мы рассмеялись, настолько разительно отличались наши костюмы. Я сказал, что в одежде Дорна больше изысканности.
— Если мы пустим к себе иностранцев, все будут одеты как ты, — ответил он.
Вечер был ветреный, темный, по небу тянулись тучи, но дождя не было. Влажный воздух бодрил. Пламя свечей на улицах, по углам, билось и трепетало, словно стараясь оторваться от фитилей. Во всем, даже в погоде, чувствовалась праздничность предстоящего события. Осень и начало зимы всегда считаются подходящим временем для торжественных вечеров! Дни, проведенные на открытом воздухе, еще свежи в памяти. Стены жилищ еще не превратились в унылую тюрьму, пока они — радушное убежище, в котором можно укрыться от бурных капризов погоды. Настроение у меня было приподнятое. Ноги сами несли вперед. Выпитое за обедом вино приятно согревало.
Дорн тоже был взволнован. Он шел, широко шагая, откинув голову. Мы говорили о тех, чье присутствие ожидалось на Совете, о тех, кто не собирался приехать, но имя Дорны не было упомянуто ни разу. От Хисов собирались быть — лорд Хис, Айрда, старший сын и Некка. Дорн сказал, что не видел ее с марта, и это прозвучало как признание. Мне предстояло увидеть также знаменитого Стеллина и его сестру, Морану, лорда Файна, Сомсов и многих других. Поговорили и о званых обедах, на одном из которых, специально для наших сверстников, Дорн обещал быть. С большинством из моих островитянских гостей я еще не был знаком, но то, что я буду, единственный, представлять свою страну, — немаловажный факт.
В тусклом уличном свете мужчины и женщины — темные тени — стекались к сумрачному дворцу, который снаружи казался почти не освещенным, только яркий свет лился из открытых дверей. Мы подходили все ближе. Вступая в ослепительно белый проем, темные фигуры высвечивались, и костюмы их переливались пурпуром.
— Келвины! —
В первый момент свет ослепил меня. Едва войдя, я сразу оказался среди знакомых: тут были месье Барт и супруги Перье, маленький итальянец — консул синьор Полони с женой. Нам было отведено специальное место, куда мы и направились. Дорн, как и предупреждал, оставил меня.
Мы, иностранцы, входили в большой зал через отдельную дверь. Потолок в зале был очень высокий, с темными перекрытиями. Стены до половины — из камня, теплого, темноватого тона; такого же цвета ковром был устлан пол. Расположенные во много рядов свечи находились достаточно высоко, чтобы не слепить присутствующих. Отражая льющийся от свечей свет, стены и ковры наполняли залу ярким золотистым глянцем.
Цвета одежд тех, кто явился на королевскую аудиенцию, тоже приводили в изумление. Каждый островитянин был облачен в цвета своей провинции и соответственно занимаемому положению. У каждой провинции, армии, флота и судей было по два цвета: в основной был окрашен плащ, второй был пущен в виде полосы — широкой у Ислов и их жен, узкой — у Ислат; у тех, кто, подобно моему другу, вовсе не носил титула, полоса отсутствовала. Второй цвет, или, точнее говоря, оттенок цвета, гармонирующий с основным и с цветом одежды каждого, в который была окрашена изнанка плащей, часто был виден, поскольку большинство носили плащ откинутым назад. Куртки и блузы, бриджи и юбки тоже были основного цвета, а второй у людей титулованных шел полосами по манжетам, как я уже видел это у Келвинов, Хисов и в других местах. Юбки, блузы и чулки были белого цвета или каких-либо еще, выбранных на вкус хозяина, причем всегда так, чтобы гармонично сочетаться с внешностью человека и цветами, которые предписывает ему обычай. Поистине удивительно было то, как многие мужчины и женщины, используя неожиданно смелый цветовой штрих на подкладке, воротнике блузы или рубашки или на чулках, умели подчеркнуть свою индивидуальность, с неизменным успехом избегая вульгарных, кричащих контрастов.
Вдоль стен зала были места наподобие лож, по восемнадцать с каждой стороны. Из этих тридцати шести лож по одной было отведено каждой провинции, военному, или военно-морскому, или законодательному ведомству, в соответствии с тем, когда именно данная провинция вошла в состав страны или было учреждено данное служебное сословие. Таким образом, старые, центральные провинции помещались в одном конце зала, следом шли ложи западных провинций и последними — восточных, причем расположены они были по разные стороны; под ними тянулись ложи главного судьи, маршала, адмирала, а за ними — судей, генералов и командоров. Ложи были отгорожены друг от друга темно-зелеными шнурами и стойками темного дерева. Все они были обращены к центру зала. В нижнем конце размещались новые ложи, специально устроенные для иностранных дипломатов; они шли в один ряд, справа от лож островитянской знати. В верхнем конце была только закрытая дверь.
Знать рассаживалась по своим ложам, поглядывая в центр зала. Заняли свои места и мы. Пока пустовали германская, австрийская и русская ложи, отделявшие меня от Перье и Полони. Я ждал Джорджа, надеясь, что его присутствие придаст мне уверенности. Ложа занимала восемь квадратных футов, и в ней абсолютно не на чем было сидеть. Но скоро я позабыл об этих мелочах, увлекшись зрелищем радужного многоцветья заполнявшегося зала. Я различал знакомые лица, отчетливо выделявшиеся на многокрасочной, контрастной цветовой палитре, освещенные мягким золотистым светом, — лица отчетливые, как на миниатюрах, лица, которые раньше я видел на фоне сельских пейзажей, лесов и полей, лица, неожиданно изменившиеся, но знакомые, казавшиеся лицами друзей.