Островитяния. Том второй
Шрифт:
— Простите, что я позволил так вести себя.
— Ах, вы не понимаете!
Она вдруг отвернулась, и вид у нее стал жалкий: понуренная голова, по-детски круглый затылок и косы.
— Простите, — повторил я как можно ласковее.
— Если вы будете и дальше извиняться, я не знаю, что я сделаю! — сказала она с яростью.
— Хорошо, я не стану извиняться, но… мне жаль,что я повел себя неправильно.
Наттана резко повернулась, сердито глядя на меня:
— Чего вы от меня хотите, Джонланг? Я не понимаю. Вы никогда ничего не объясняете.
— Я не хочу
Глаза ее широко раскрылись, взгляд смягчился, но голос по-прежнему звучал сердито.
— Вот только что… ведь вы хотели меня поцеловать, правда?
— Да, Наттана.
— Как тогда на мельнице у Файнов?
— Я был тогда счастлив, Наттана.
— Я тоже! Но… ах, Джонланг! И… я говорю уже о другом: вы хотели того, чего хотелось мне, поехать ли с Эком и Аттом, или к Донам, или пойти на озеро, но все — только если мне этого хочется, то есть чтобы сделать мне приятное!
— Да, именно.
— А я хотела сделать приятное вам. Наши желания разминулись.И вы все больше и больше сердились. Я поняла это по голосу. И тогда я тоже рассердилась.
— Что вы имеете в виду под Разминувшимися Желаниями?
Девушка взглянула на меня с удивлением:
— Но… если я хочу чего-то потому, что этого хочется вам, а вы хотите того же, если этого хочется мне, и каждый из нас готов поступить так-то или так-то только затем, чтобы сделать другому приятное, — значит, наши желания не совпадают. И если мы оба настроены так, мы наверняка не решимся ни на что! Вы ведь не говорили, что хотите сделать что-то просто потому, что вам этого хочется.
— Вы тоже.
— Однако я думала, что в одном мы с вами согласны. Думала… пока не рассердилась.
— Мне хотелось пойти куда-нибудь вместе с вами, Наттана, все равно куда.
— Мне тоже! Я полагала, что смогу решить, что мы будем делать, и, наверное, мне и следовало решать, ведь вы мой гость… Но, Джонланг, вы просто не представляете, что творилось у меня в голове!
— Что же, Наттана? — спросил я, поднимаясь и подходя к ней.
— Ах, все то же.
Она отступила, воскликнув:
— Если вы поцелуете меня, я закричу, но вовсе не потому, что мне этого не хочется.
Я воспользовался первым, что пришло в голову, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
— Давайте все же на что-то решимся. Я хочу пойти к озеру, попробовать коньки. Пойдете со мной?
— С удовольствием.
— Но рано или поздно я поцелую вас, Наттана.
Она отшатнулась, прижавшись к полке над очагом, словно я собирался ударить ее.
— Чего вы от меня хотите? — воскликнула она. — Скажите наконец! Ах, я не могу… Вы хотели приехать, вы настаивали, я знаю. И вы хотите поцеловать меня. Значит, именно этого вы хотите на самом деле?
— Я хочу этого… — начал я, запинаясь.
— Давайте выясним все до конца. Когда-нибудь так или иначе придется. Это все, чего вы хотите?
Как было вымолвить? Все цвета в комнате словно потускнели.
— Я хочу вас, и уже давно.
Девушка нахмурилась, закусила губу:
— И я хочу вас.
Снежный наст за окном холодно белел в бледных лучах солнца.
— Что же нам делать, Джонланг? Теперь вы понимаете, почему не должны целовать меня?
Неужели моя страсть была не так сильна, как ее?
— Если большее невозможно, я хочу хотя бы поцеловать вас.
Она хотела было что-то сказать, но побледнела и промолчала. Потом повернулась и пошла к дверям.
— Куда вы, Наттана?
— Мы идем на озеро.
Похоже, после бури мы наконец оказались в тихих водах, измотанные, несколько растерянные и все же счастливые. Перья облаков стали плотнее, гуще, и бледный свет едва сочился сквозь них. По прогнозам Наттаны, должен был пойти снег — тогда потеплеет. Она надела гетры, бриджи и накидку из плотной ткани, напоминавшую куртку лесоруба, но с капюшоном, который она изредка поднимала. Словом, экипировка у нее была больше по погоде, чем моя.
Спускающийся к озеру обрыв был буквально в двух шагах. Ровная белоснежная поверхность простиралась на пять миль к востоку — туда, где высился скальный портал, отмечавший начало обитаемой части долины. Скалы эти никогда не терялись из виду, черные, неизменные, огромные даже на расстоянии в десять миль.
Спустившись к эллингу, мы ступили на лед озера. К югу, востоку и северу тянулись великолепные, густые леса.
Я вспомнил, как, катаясь летом по озеру, подумал, что это место могло бы превратиться в замечательный летний курорт, однако сейчас не решился повторить свои соображения вслух, чтобы не напоминать Наттане о чем бы то ни было, связанном с Америкой. И все же наши бесконечные мучения — мучения, уже наполовину не столь болезненные, ибо мы знали теперь, что хотим одного и того же, — могли разрешиться только в одном случае: если бы Наттана изменила свое отношение к американской жизни и стала моей женой. Но мне не хотелось говорить об этом сейчас, потому что нам было так хорошо вместе. Мы любили, и любовь наша была взаимной.
Прочный наст скрывал скованную льдом поверхность озера, мы шли, на каждом шагу проваливаясь в снег дюймов на пять, но даже если бы лед и удалось расчистить, для катания на коньках он явно не годился. Но Наттана не сдавалась: лед мог временами оттаивать, сказала она, а потом вновь замерзать у более теплого южного берега, хотя остальная часть и находилась под снежным покровом всю зиму. К этому-то берегу, находившемуся в двух милях, мы и направились. Снег хрустел и проваливался под ногами, сохраняя, однако, определенную упругость, отчего идти было легко. Казалось, мы плывем по морю в штиль.
Лицо Наттаны снова обрело безмятежное выражение, и, хотя ее щеки и нос покраснели от мороза, я любил ее не меньше. Это была истинная любовь, ведь глубже всего она проявлялась в самых простых вещах.
Путь был неблизкий, но Наттана оказалась мужественным спутником, и, когда мы наконец достигли крутого берега, поросшего деревьями, ветви которых свешивались к самой воде, мы нашли то, что искали. Верным ли было предположение Наттаны, или сильные восточные ветры сдували снежный покров, но вдоль скалистой кромки берега протянулась полоса чистого темного льда, достаточно прочного и гладкого, чтобы служить катком.