Остывшие следы : Записки литератора
Шрифт:
а ведь выбежал на миг,
как будто за мороженым.
Открутись назад, кино!
Где вы, годы ранние?
Вон летит мое окно
с пунцовыми геранями…
Я на кнопочку нажму, —
дверь обвиснет парусом.
Если спросят: «Вы — к кому?» —
1990
«О, Революция, ты дочь…»
О, Революция, ты дочь
Парижа! Но у нас в России
твоя карающая ночь
была длинней, была красивей!
Пусть, пусть у нас тупей ножи,
гнилей пенька для вражьей шеи, —
зато уж слаще нашей лжи
нет в мире! Слаще и прочнее.
Полураспад ее ядра
столь затяжного, злого свойства,
что проникает до нутра
и вызывает беспокойство
на континентах и морях!
…В умах кровавых лихорадка —
не оттого, что сладок страх,
а потому, что… резать сладко.
Наш дом горит. И ночь, как век,
длинна! Огонь течет из окон.
«Создатель Бога — Человек!»
«Че-Ка — Всевидящее Око!»
О, революция, ты смерч
опустошительный и душный.
Кровь на знаменах — это смерть
на площадях, но прежде — в душах.
Людское сердце — вот скала,
вот где тюрьма, вертеп насилий, —
чье очищение от зла
дороже взятия Бастилий!
1990
Без России
Ночью двое вороватых
под шафе — в поту, в росе —
пограничный, полосатый
столб вкопали на шоссе.
Получилось криво, худо —
торопились. Как смогли.
Пусть на миг, но отчий хутор
от России — отсекли!
Утром — шум. Скандал-тревога,
Дыбом деды и отцы!
И — напрасно. Слава Богу:
отсекли — и молодцы.
Отвалили — и привет.
Поясню, кому не ясно:
подневольной воли нет.
Ну, а мы, хоть голы-босы,
проживем без них не зря:
для услады есть березы,
для волнений — синь-моря.
Хлеба нету? Эка жалость!
Колосились бы умы.
Оклемаемся, пожалуй,
от друзей, как от чумы.
Право слово, хоть жестоко:
иногда, чтоб вновь дружить,
очень нужно — одиноко,
неприкаянно пожить.
…Матерясь, с утра бригада
столб корчует фронтовой.
Без России, как без мата,
Не прожить, хоть волком вой!
Без России? Эка диво!
А попробуй: как без слёз…
Без кровавой, шелудивой,
в белом венчике из роз!
1991
Блудный сын
Его к родному пепелищу
на огонек, на запах пищи
к старухе матери в село
из тьмы скитаний занесло.
Он был повсюду, даже в Польше.
Ему лет сорок. Бабке больше.
…Тут председатель за столом
давай сверлить его сверлом:
«Где пропадал? И — что намерен?
Бери надел! В овраге — мерин:
нуздай, паши! Гони тоску.
Телушку дам. Считай деньгу!»
До ночи лампочка не гасла.
Пришелец ел, кивал согласно.
А поутру, собрав мешок,
ушел, наладив посошок.
Ничто и никакие силы —
ни хлеб, ни отчие могилы —
не удержали! От старухи
он отмахнулся, как от мухи.
А перед тем, как прочь идти,
вдруг ощутил восторг в груди:
«Отпала, слава те, забота, —