Осужден пожизненно
Шрифт:
Руфусу Доузу представилось, будто все стихии сошлись для того, чтобы спасти его или погубить. В этот страшный миг он собрал все свои силы для борьбы. Через несколько часов решится его судьба, надо быть настороже. Одно из двух: либо он утонет здесь, в этой каюте, либо, если корабль выдержит напор стихий, ему придется выйти на палубу, где он будет тотчас же разоблачен. На миг он пал духом и, глядя на разбушевавшуюся стихию, подумал о том, не лучше ли ему броситься в волны и разом положить конец всем своим страданиям. Но звук женского голоса заставил его опомниться. Тихонько приотворив дверь каюты, он выглянул наружу. Висячая лампа кают-компании осветила Сильвию, расспрашивающую служанку о шторме. Он поймал ее полный надежды и страха взгляд, устремленный на дверь, за которой он
Жуткое, леденящее кровь зрелище открывалось с палубы корабля. Тучи сгустились. Арка света исчезла, и все вокруг стало одной беспросветной, пронизанной ветром чернотой. На горизонте вздымались громады волн и устремлялись прямо на них. Корабль попал в самый центр водоворота. По оба борта пирамидами громоздились волны. Ветер неистовствовал, его порывы напоминали удары грома. Сорвало снасти, и парус, как лист бумаги, унесло в море, и он исчез с подветренной стороны. Барометр показывал 29.50. Блант, не выпуская из рук бутылки с ромом, на чем свет клял всех и вся за то, что ни одна живая душа на корабле, как он уверял, не увидит рассвета, а когда Партридж упрекнул его за кощунство в такую тяжелую минуту, он залился пьяными слезами.
Ветер оглушительно выл; его ярость внушала страх. Матросы, пораженные ужасом, ползали по палубе, цепляясь за все, что им казалось устойчивым. Нельзя было поднять голову и взглянуть против ветра. Веки смыкались, а лицо обжигали едкие ступ воды. Люди дышали воздухом, насыщенным ветром и солью, и от этого их мутило. Партридж понял, что бесполезно отдавать приказы – все равно их не слышал даже стоящий рядом с ним. Судно лежало почти на боку с поднятым румпелем без парусов; они лежали свернутыми на реях или же были сорваны. Ни один смертный уже не мог спасти корабль.
К пяти часам утра шторм достиг своего апогея. С неба хлестал ливень, и падали молнии; ветер относил в сторону потоки дождя, и они не успевали коснуться поверхности моря, а прожорливые громады волн тут же поглощали молнию, и вспышки ее не могли пронзить темноту. Шхуна лежала на боку, и ее поддерживал лишь стремительно несущийся ветер, который как бы выравнивал морскую поверхность, срезая гребни у волн, разбрызгивая их белой пеной, которая, подобно пушистому облаку, окутывала все вокруг, достигая верхушек мачт. Каждый новый порыв ветра казался еще более страшным, чем предыдущий. Но после короткой паузы ветер собирался со свежими силами и делал еще более оглушительный и яростный рывок. Барометр остановился на цифре 27.82. Корабль казался теперь жалкой посудиной, готовой затонуть в любую минуту. В половине четвертого барометр показывал 27.62. Вся трагедия разыгрывалась в абсолютной, почти осязаемой темноте, лишь изредка прорезаемой вспышками молнии, в свете которых гибнущие люди могли увидеть искаженные ужасом лица своих спутников.
Внезапно стрелка барометра поднялась до 29.90. И ветер, издав свой последний предсмертный стон, внезапно стих. «Леди Франклин» попала в сердцевину циклона. Взглянув на тучное тело пьяного Бланта, беспомощно катавшееся по палубе – ранее капитан привязал себя к рулевому колесу, – Партридж испытал злорадное удовольствие. Если корабль выдержит шторм, то пьяного капитана уволят, а он, мужественный Партридж, займет его место. Ветер уже больше не гнал корабль, а отдал его на волю стихий. Огромные волны перекатывались через палубу, ветер с торжествующим воплем налетел на судно с противоположной стороны, перевернув его на другой бок. Шторм снова забушевал с беспощадной злобой. С северо-запада обрушился новый порыв урагана.
Волны хлынули через сбитый люк, сорвали с петель дверь кают-компании. Сильвия очутилась в бурлящем потоке, который грозился поглотить ее. Она стала громко звать на помощь, не слыша своего голоса. Прижавшись к мачте посреди небольшой кают-компании,
И в этот страшный миг с глаз ее спала пелена, так долго застилавшая ее рассудок. В незнакомом человеке, пришедшем ей на помощь, она узнала каторжника из Порт-Артура, который был прикован к угольной вагонетке каторжника с острова Норфолк, стоявшего па коленях в комнате пыток; она вспомнила и Макуори-Харбор. В памяти ее всплыл тот вечер, когда был построен челн, и как ее подняли крепкие, надежные руки, и как она обещала своему спасителю попросить отца о его помиловании. И, вспомнив все это, она поняла, сколько позора и унижений испытал этот человек за все долгие годы жизни. Она поняла, как бесчестно поступил ее муж, подлым обманом купив ее юную любовь. Ей и в голову не пришло спросить, как удалось этому дважды осужденному каторжнику убежать со страшного острова-тюрьмы, который она покинула. Даже мысленно она не спрашивала его, как очутился он на шхуне вместо капеллана. В своем внезапном прозрении она в новом свете увидела всю его историю, вспомнила о его удивительном мужестве и его любви. Она поняла, что в этот последний миг ее чистой, но загубленной жизни он снова пришел, чтобы спасти ее от греха и отчаяния, как некогда спас от голода и смерти. Кому хоть раз довелось испытать смертельную опасность, знает, как быстро мысль работает в такие минуты, как мгновенно в сознании всплывают давно забытые сцены, и поймет, что в этот миг в памяти Сильвии смешалось прошлое с настоящим, словно какая-то вспышка озарила ее, и, как в былые времена, она с благодарностью воскликнула: «Добрый мистер Доуз!»
Глаза мужчины и женщины встретились – не отрываясь, они смотрели друг на друга. Сильвия протянула свои белые руки и улыбнулась; Ричард Дизайн прочел в этой улыбке вею историю безотрадной жизни молодой женщины и понял, что и она была принесена в жертву.
В критические минуты нашей жизни, когда мы стоим лицом к лицу со смертью, перед зияющей пропастью небытия, мы вдруг сознаем, что наше «я», которое мы будто так хорошо знаем, раскрывает новые и неожиданные черты. Нелегко описать бурю стихий, но описать бурю в душе человека и вовсе невозможно. В вихре этой бури перед нами, словно пушинки, гонимые ветром, проносятся тысячи воспоминаний, призрачных и незначительных, неуловимых, но все еще неотступно преследующих нас. Рассеивается туман, окутывавший наш разум, и нас молнией пронзает мысль, что мы не сумели распорядиться своей судьбой.
Мы это чувствуем и знаем. Но кто может холодными словами поведать об урагане страстей, поднявшемся в их душах? Это все равно что просить утопающего моряка рассказать о чудесах подводного мира во время его погружения в глубокую пучину, окутанную смертным мраком. Двое этих людей поняли, что жизнь окончена. И, находясь вместе, готовые встретить смерть, они забыли об окружающем мире, который они покидали. Их внутреннее зрение как бы прояснилось. Они поняли, что их тела погибли, они крепко соединили руки, а их высвобожденные трепетные души устремились друг к другу, и каждый ощущал, как прекрасна душа другого.
Гигантская волна, вздыбленная новым порывом ветра, тускло блеснула в темноте, взметнулась и встала высокой стеной над останками корабля. Несчастные, все еще цеплявшиеся за палубу, с содроганием взглянули в ненасытное зеленое чрево и поняли, что наступил конец.
ЭПИЛОГ
На рассвете, после ночного шторма, лучи восходящего солнца осветили какой-то предмет, колыхавшийся на поверхности моря неподалеку от того места, где затонула шхуна.
Это был обломок грот-мачты с «Леди Франклин», на нем, запутавшись в снастях, лежали два трупа – мужчины и женщины. Мужчина сжимал в объятиях женщину, а ее голова покоилась на его груди.