Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»
Шрифт:
В лагерях «Операции Рейнхард», таких как Собибор, отбора по прибытии в основном не было. Всех без исключения отправляли в газовые камеры. Но изредка немцам необходимо было отобрать небольшое количество евреев из новоприбывших для работы в лагере. Тойви повезло. Он попал как раз в такой транспорт. Когда люди выстроились в ряд, Тойви понял, что немцы могли пощадить некоторых из них, возможно, сапожников или портных: «У меня не было вообще никакой профессии, но я хотел жить и молился Богу – в то время я еще способен был это делать. И я молил этого немца: “Пожалуйста, возьми меня”… и мне до сих пор кажется, что это сила моего безмолвного убеждения как-то повлияла на немца, пока он прохаживался взад и вперед напротив нашей группы. Я почувствовал, что он смотрит на меня, и взмолился про себя: “Боже, помоги мне!” И тут он говорит: “Ты, малый, выходи!” Меня спасло то, что в то время им нужны были люди. Поэтому они выбрали сорок человек. Вот так у меня появилась в Собиборе надежда».
Отца Тойви вместе с остальными мужчинами повели по направлению к газовой камере. Когда он уходил, Тойви крикнул
Я до сих пор думаю об этом. Понимаете, если бы мои родители умерли раньше – ну хоть двумя днями раньше – это была бы ужасная трагедия. Я бы плакал день и ночь. А сейчас, в этот час, в эту минуту я потерял отца, маму, десятилетнего брата – и я не плакал. Даже не думал. Позже, я увидел, что из людей [в лагере] никто не плакал. Я думал: “Может, со мной что-то не так”, и после войны, встречая выживших, спрашивал у них: “А ты плакал?” – “Нет, не плакал”, – отвечали мне. Природа словно защищала нас – как бы выдергивала нас из реальности наших чувств. Потому что, представьте, что было бы, если б я тогда в полной мере осознал: “Мой отец, мои родители сейчас находятся в газовой камере!” Я бы забился в истерике и меня тут же убили бы… Малейшее подозрение, что я плачу – и больше мне не жить».
Через час после отбора Тойви встретил своего друга Юзека, который прибыл в Собибор раньше. Его отца выбрали из новоприбывших, потому что он был дантистом, и Юзеку позволили остаться с ним в качестве «помощника». «Мы шли за бараками. И там я увидел людей со скрипкой, с губной гармошкой и танцующую пару. Я был поражен: “Юзек, я не понимаю. Вы в лагере смерти. И что же вы делаете? Как вы только можете танцевать?” Он ответил: “Тойви, все время, что нам осталось, взято взаймы. В любом случае мы умрем. Это конец. Видишь дым? Твой отец, твоя мать, твой брат ушли в этом дыму. И нам та же дорога. Так какая разница? Что теперь, траур носить? Да мы бы и дня тогда здесь не продержались!”»
Жизнь Тойви в Собиборе во многом походила на жизнь рабочих «Канады» в Освенциме. Еда была доступной – большей частью из той, что осталась от убитых в газовых камерах – и рабочим в Собиборе тоже разрешалось оставить волосы и носить повседневную одежду. Но, в отличие от тех, кто работал в «Канаде», заключенные в Собиборе имели тесные, почти близкие отношения со смертью.
Тойви Блатт в скором времени осознал свое место в этом смертоносном процессе: «В Собибор прибыл транспорт из Голландии, с почти тремя тысячами евреев. Поезд был разделен на две секции, по восемь-десять вагонов, и загнан на специальный запасной путь. Там группа евреев, называемая вокзальной командой, открыла двери вагонов и принялась выгружать тяжелый багаж. Я с другими парнями стоял, выкрикивая по-голландски, чтобы прибывшие оставили багаж. Женщины все еще держали свои дамские сумочки – теперь им велели бросить их в сторону. В этот момент в их глазах я заметил тревогу. Они боялись. Некоторые женщины не соглашались расстаться со своими сумочками, и один немец стегнул их кнутом. Затем они вышли прямо в большой двор, и там немец, которого мы называли «ангелом смерти», вежливо поговорил с ними. Он извинился за трехдневный переезд из Голландии, и сказал, что теперь-то они в прекрасном месте, потому что Собибор всегда был прекрасен. Он добавил: «Согласно санитарным требованиям вам необходимо принять душ, и позже вы получите ордера на проживание здесь». В ответ люди захлопали: «Браво!», сами послушно разделись и прошли прямо через всю комнату – метров, наверное, 60 в длину – в барак. А там опять был я. Ждал их. Женщины начали выходить, совершенно голые. Маленькие девочки, молоденькие девушки, пожилые леди. Я был стеснительным мальчиком и не знал, куда девать глаза. Мне дали длинные ножницы. Я не знал, что мне делать с этими ножницами. Мой друг, который был там много раз, сказал: «Режь им волосы – ты должен остричь их очень коротко». Но меня просили оставить чуть-чуть, особенно молодые девушки, не отрезать слишком много. Они не знали, что через несколько минут умрут. Затем им велели пройти от барака всего несколько [шагов] в газовую камеру. Эта западня была настолько безупречна, что я уверен: когда они почувствовали, что вместо воды выходит газ, то, наверное, в первый момент подумали, что это какая-то неисправность в душе».
Процесс, в котором Тойви принимал участие, был настолько подготовленным, настолько хорошо спланированным, что потребовалось менее двух часов, чтобы 3 тысячи прибывших расстались со своими вещами, одеждой и жизнями. «Когда работа была закончена, когда их уже убрали из газовых камер, чтобы сжечь, я помню, подумал про себя: какая чудесная [звездная] ночь – такая спокойная… Три тысячи людей умерло. И ничего не случилось. Звезды остались на своих местах».
Голландских евреев, прибывавших в Собибор, – а они даже не догадывались об истинном назначении лагеря, – еще удавалось обманом заставить войти в газовые камеры. С польскими же евреями такое было невозможно. Большинство из них не верили лживым утверждениям о том, что это обычная «санитарная остановка». «Как ты можешь так поступать с нами? – возмущалась пожилая женщина, пока Тойви Блатт стриг ее. – Они и тебя убьют. Настанет и твой черед!» Он тогда промолчал, но запомнил ее фразу – прозвучавшую, «словно проклятье». «Все мои помыслы, все устремления сводились к одному: как выжить? Как? Потому что я тоже умру, но сейчас-то я жив, и сегодня я умирать не собираюсь. А потом приходит новый день, и я понимаю, что и теперь у меня нет ни малейшего желания умирать».
Разумеется,
Но никто ничего не предпринимал. [Мне тогда было] пятнадцать лет, а меня окружали взрослые, умудренные опытом люди, но никто ничего не делал! В определенных условиях люди меняются. Мне говорили: «Что ты там знаешь?!» – думаю, наверняка я знал лишь одно: на самом деле, никто себя не знает. Ты обращаешься к приветливому прохожему, спрашиваешь его, где находится нужная тебе улица, – и он проходит вместе с тобой полквартала, чтобы ты не заблудился. Он такой вежливый, такой предупредительный. Но тот же самый человек в других обстоятельствах может оказаться ужаснейшим садистом. Никто себя не знает. В тех [других] ситуациях все мы могли быть хорошими, а могли – и плохими. Иногда, встречаясь с особенно вежливым или предупредительным человеком, я спрашиваю себя: “А каким бы он стал в Собиборе?”»
Мнение Тойви Блатта, – что люди меняются в зависимости от обстоятельств – разделяют многие, прошедшие все ужасы лагерей. В этом мнении кроется нечто большее, чем, на первый взгляд, банальное утверждение, что человек меняет поведенческие модели в соответствии с обстоятельствами – как мы, несомненно, поступаем в нашей, повседневной жизни. Очевидно, что на рок-концерте и на похоронах человек ведет себя совершенно по-разному. Но Тойви Блатт указывает на фундаментальные изменения, происходящие в чрезвычайных, экстремальных обстоятельствах – изменения не столько в манере поведения (хотя и в ней тоже), сколько в самой сущности, в самом характере человека. Создается впечатление, что на таких людей, как Тойви Блатт, в лагере снизошло, своего рода, озарение: люди, по своей сути, напоминают вещества, изменяющие свои свойства под воздействием колебаний температуры. Точно так же, как вода остается водой лишь в одном диапазоне температур, а в другом диапазоне превращается в пар или лед, так и люди могут становиться совершенно другими, попадая в экстремальные ситуации.
Этот анализ невольно приводит к выводам, за которые, по моим наблюдениям, цепляются очень многие преступники. Помню, как один преданный делу нацизма человек с пеной у рта доказывал (после того, как я настойчиво попросил объяснить, почему так мало людей боролось с ужасами режима): «Беда современного мира в том, что те, кто никогда не проходил настоящие испытания, позволяют себе судить тех, кто их прошел». Несомненно, такую точку зрения поддержал бы и Тойви Блатт.
Разумеется, я вовсе не хочу сказать, что значительные изменения характера, возможно, происходившие в условиях концентрационных лагерей, всегда были со знаком «минус». В любых обстоятельствах существует возможность выбора, и у людей была возможность вести себя так, чтобы их поведение вызывало восхищение. Именно такое поведение засвидетельствовал Тойви Блатт. Однажды ему велели почистить посыпанную песком дорожку, ведущую из нижнего лагеря к газовым камерам. Вот как он описывает случившееся далее: «Я обратил внимание на то, что как бы старательно я ни подметал, в песке все равно [оставался] какой-то мелкий мусор. Я спросил друга: “Что это?” Он ответил: “Это – деньги”. И я помню, как тогда удивился: вот, люди знают, что идут на смерть, а у них при себе несколько долларов или рублей. Наконец, они осознают, что сейчас умрут, и находят время, чтобы [разорвать] эти деньги на мелкие кусочки, чтобы враг не мог воспользоваться [их деньгами]. Я считаю это проявлением героизма – духовного героизма».
Размышляя о более серьезных проявлениях сопротивления, о настоящей борьбе с немцами, Тойви Блатт был вынужден преодолеть ощущение того, что он называет «обратным» расизмом. Потому что, когда он впервые увидел немецких солдат, в стальных касках и красивой форме, то почувствовал, что они «лучше». «А на другом конце спектра я увидел евреев и поляков – напуганных, спасающихся бегством или прячущихся». Несомненно, именно такие чувства немцы и надеялись вызвать в душах тех, кого хотели подавить. В том числе и по этой причине доктор Менгеле появлялся на платформе Освенцима в безупречно вычищенной и отглаженной форме эсэсовца, в сверкающей, словно зеркала, обуви. Немцы пытались создать сбывающееся пророчество о неполноценности тех, с кем они сражались. Они одевались и вели себя так, словно были представителями расы господ, и хотели вынудить своих врагов поверить в то, что нацисты – действительно высшая раса.
В подобных обстоятельствах не стоит удивляться тому, что катализатор решительных перемен появился в Собиборе вместе с людьми, не столь подверженными описанному Тойви Блаттом «обратному расизму» – а именно, с евреями, прошедшими службу в Красной Армии. «Мы приехали в Собибор 21 или 22 сентября, – говорит Аркадий Вайспапир26, один из советских военнопленных, прибывших в лагерь на транспорте из Минска. – Нас три дня держали взаперти в вагонах – вагонах для перевозки скота. Три дня без еды, без света». К счастью, нацисты решили набрать рабочую силу именно из этого транспорта. «Они спросили, нет ли среди нас плотников или строителей, – вспоминает Вайспапир, – и еще спросили, нет ли среди нас людей, способных поднять груз весом до 75 килограмм». В тот момент, когда их отбирали, советские военнопленные даже не догадывались о назначении лагеря: «Мы не знали, что происходит, – мы думали, это просто трудовой лагерь. Но вечером к нам пришли бывалые заключенные и сказали: “Ваших друзей сжигают”. И тогда мы поняли, в какой именно лагерь попали».