Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г
Шрифт:
– Что скажешь?
– А что ему говорить? – Вася Видонов хмыкнул. – Он, как слышно, под Новый год заснул не вовремя.
– Ты-то откуда знаешь? – оторвался от бумаг Николай. – Он, может быть, в самое время заснул.
– Что правда, то правда, – сказал я, и мы, все трое, расхохотались.
– В своем вагоне был? – спросил Коваленко. – Твои вещи Микулин с Масловым забрали.
– Куда они денутся, вещи-то, – ответил я, вспомнив, что всех вещей у меня: шинель, вещевой мешок да связка книг. И всё.
– Тогда
– Так я же его знаю.
– Да, да, – засмеялся Николай, – ты ж его и караулил. Тогда давай проваливай. Не морочь нам голову, пока не понадобился.
Микулина, Маслова, Федорова я нашел в вагоне штабной батареи. На верхних нарах мне было забронировано место, как я и любил, сбоку, у окна. Нагулявшись досыта, я уснул под звуки ругани и паровозных гудков.
4 января. Погрузка машин и минометов продолжалась всю ночь и первую половину дня. Стоит страшный ор, матерщина, стучат кувалды по дереву, по железу, гудят паровозы. Вагон наш через регулярные промежутки времени толкают, подгоняя под резкие свистки сцепщиков очередную платформу эшелона к погрузочному трапу.
Тронулись мы лишь к вечеру и к ночи прибыли на окружную линию железнодорожного пути Ленинград – Москва. Тут в последний раз родственники наших ленинградцев пришли их провожать.
5 января. Эшелон № 11613 идет по линии железной дороги Ленинград – Москва. Наши офицеры, дежурные по эшелону и на паровозе, осведомлены о маршруте только лишь до следующей узловой станции и не далее. Только на станции Бологое стало очевидным, что цель ближайшего перегона – Москва. Покой был потерян.
6 января. Медленно, порой со скоростью пешехода, уступая дорогу пассажирским поездам, тащится эшелон по разбитым путям Октябрьской железнодорожной магистрали.
7 января. Стоим в Калинине. Разбитый город, разбитая станция, и все это припорошено новогодним и рождественским снегом. Странная человеческая особенность – привычка. Помнится, когда впервые увидели мы эти места, освобожденные от немцев, увидели сожженные города и деревни той же Ленинградской области, в окрестностях Гатчины и на Псковщине, увидели обездоленное, обнищавшее население, дотла сожженные поселки, одиноко стоящие обгорелые печные трубы, чувствам нашим мы не могли тогда найти словесного выражения. Теперь мы смотрели на те же самые «картины» всеподавляющей разрухи и понимали, что иначе и быть не может – война и есть война!
Когда-то, в первой половине XIX века, великий
9 января. Два часа ночи. Эшелон № 11613 прибывает на станцию Лихоборы Окружной железной дороги города Москвы. Выскочив из вагона, я вижу, что паровоза нет. Бегу к дежурному по станции.
– Когда отправляемся?
– Когда дадут паровоз.
– А когда дадут паровоз?
– Неизвестно.
– Я москвич, – говорю я, чуть не плача, – мои дома ничего не знают. А я тут.
Тягостная пауза. Дежурный пристально смотрит на меня. И наконец говорит уже иным тоном:
– Да не раньше утра.
– А позвонить можно?
– Давай! – сказал дежурный и, махнув рукой, сел в свое кресло.
Звонил я долго и настойчиво. К телефону никто не подходил. Я было потерял уже всякую надежду, как вдруг знакомый голос в трубке, сонным и недовольным шепотом протянул:
– Алллоо!
– Танюшка! Здравствуй! Дорогая!
– Кто это? – услышал я. И нотки раздражения звучали на противоположном конце телефонной линии.
– Это же я. Я. Ты что, меня не узнала?
– О господи! Андрюшка?! Где ты?!
– В Москве. На станции Лихоборы. В дежурке.
– Так приходи домой.
– Не могу!
Трубку берет мать, потом тетка, потом дядя Сережа. Я говорю с ними подолгу – то с одним, то с другим. Дежурный по станции, пожилой железнодорожник с серебряными погонами на черном кителе, и молодая девушка в гражданском молча слушают нас и улыбаются. И никакого упрека, что я слишком долго занимаю служебный телефон на узловой станции. Со слов дежурного я объясняю матери и тетке, как проехать городским транспортом до Лихоборов. Дело в том, что трамваи, троллейбусы и метро начнут действовать только лишь с шести часов утра.
Невыносимо тянутся томительные часы ожидания. Ночь светлая, прозрачная, морозная. Горят огни стрелок и светофоров. А в небе холодным отсветом поблескивает диск луны. В белом полушубке, с сигнальным фонариком на пуговице, хожу я вдоль эшелона, прислушиваясь к похрусту снега под собственными валенками.
– Чё не спите, товарищ старшлейтенант? – окликает меня часовой, и я узнаю в нем Бадейкина.
– Да вот, жду. Может, мать подъедет – повидаться.
– Хорошо б, – улыбается Бадейкин. – А времячко-то сколь будет?