Освобождение беллетриста Р.
Шрифт:
«Офелия» колебалась.
— А вы пойдете? — обратилась она ко мне.
Я неуклюже сослался на занятость.
— Нам пора. — Кохановер встал и подал «Офелии» руку. — Я живу у Древних развалин.
«Офелия» последний раз нерешительно взглянула на меня и поднялась.
У Древних развалин они сошли, а я поехал дальше — восхищенный и озадаченный. Все оказывается очень просто, и лишь используя собственную закомплексованность в качестве строительного материала, я расставил невидимые барьеры на своем пути. Вдохновленный блистательным примером Кохановера я решил немедленно отправиться в рюмочную и пригласить Кору в «д`Арманталь»
Для начала я выпил две рюмки коньяку и подумал было этим и ограничиться, но одна мысль задержала меня в баре. Мне вдруг захотелось по возможности сократить сегодняшний разговор с Корой; просто договориться о встрече и уйти. Когда эта мысль пришла мне в голову, было десять часов вечера, а рюмочная на Зеленой аллее закрывалась в полночь. Я провел в баре еще час, здорово напился и вышел на улицу, основательно пошатываясь. Теперь умнее всего было бы, конечно, отправиться домой; я даже мельком подумал об этом, но мне неудержимо хотелось довести задуманное до конца, да и — чего греха таить! — просто увидеть Кору, а потому, выйдя из бара в одиннадцать, в четверть двенадцатого я уже ломал кусты сирени в Северном парке.
Помнится, мне пришлась тогда по душе идея наломать в парке сирени. Пьяная романтика в стиле Кохановера выглядела в тех обстоятельствах исключительно уместной. Несомненно, я испытал бы некоторое разочарование, появись в этот момент в парке полиция, но, как известно, бог всегда с пьяными, и все кончилось благополучно, если не считать того, что я до крови исцарапал руки и разорвал на себе рубаху.
Без четверти двенадцать, пьяный, оборванный и «истекающий кровью», я впервые предстал перед своей избранницей в героическом обличье. Кора перепугалась, раскраснелась (впервые я видел ее такой), кинулась мне навстречу, выхватила у меня из рук сирень, тут же небрежно разбросала цветы по поверхности ближайшего столика и принялась за мной ухаживать. Она прекрасно поняла, что сирень предназначалась ей, что поранился я ради нее, но это ее нисколько не смутило.
Кроме нас в рюмочной не было ни души; Кора промывала мне раны, мы хохотали, целовались, я пригласил ее в «д`Арманталь», и она легко согласилась пойти туда со мной в ближайший понедельник.
В понедельник мы встретились в метро, и я с удивлением подумал о том, что впервые вижу любимую девушку за пределами ее рюмочной. В тот день многое было впервые. Удивился лиловый кельнер Флоризель: впервые я пришел в «д`Арманталь» не один. Удивилась Кора: ни один из ее прежних поклонников не оказывался на поверку завсегдатаем столь дорогого ресторана; Кора понятия не имела, к какому классу общества я принадлежу. Удивился и я, заметив, что Кора кокетничает даже с Флоризелем.
Последнее обстоятельство меня несколько покоробило, и я расстался в тот вечер с Корой довольно холодно, о чем жалел уже в ближайшие дни. Конечно, я вел себя глупо и непоследовательно; прямо из «д`Арманталя» следовало отвезти Кору в ночной клуб или отель, а теперь благоприятный момент был упущен и следовало начинать все сначала.
В недобрый час меня посетила идея развлечься с Корой в Ливадии. Конечно это было сущим идиотизмом — следовало просто пригласить ее на ночь в отель. Но я ухватился за идею с Ливадией; причем долго не мог решиться обратиться к Коре с таким предложением.
В конце концов я решил объясниться по телефону — так мне показалось проще. Я позвонил Коре, сказал, что зарезервировал номер в хорошем отеле в Ливадии, и предложил ей взять недельный отпуск и поехать туда со мной.
И все, конечно, оказалось просто: и язык у меня не отвалился, и Кора сразу же согласилась.
Август в Армангфоре — пора дождей, а мы с Корой полетели в Ливадию, где у соленого моря на согретом щедрым солнцем белом песке выстроились рядами отели-казино, ежегодно принимающие десятки миллионов туристов со всех концов света. Этот город по праву носит неофициальный титул всемирной столицы развлечений; я бывал в нем неоднократно и каждый раз любил в него возвращаться — дивиться его стремительному росту, находить все новые и новые удовольствия. И все же никогда я не прилетал в Ливадию в таком приподнятом настроении как в августе … года; мне было двадцать семь лет и меня сопровождала самая желанная женщина.
Дома я без труда получил недельный «отпуск»; оглядываясь назад, могу не без известных подозрений отметить, что Лиса никогда особо не тяготилась моим отсутствием. Впрочем, тогда я об этом даже не подумал; повторяю: я прибыл в Ливадию, исполненный самых радужных надежд. Если бы я мог предвидеть, как скоро «прольется холодный душ»…
Из аэропорта (в полете — шампанское, гаванские сигары; Кора, естественно, впервые путешествовала первым классом) такси-кэб «с ветерком» примчал нас в самый романтичный отель Ливадии — «Замок короля Артура». Окруженный фонтанами, этот отель своим строением действительно походил на старинный рыцарский замок; в него мы и вошли под звуки чарующей музыки и сразу очутились в огромном холле-казино, вид которого привел Кору в неописуемый восторг.
В казино стоял непрерывный разноязыкий гул, звенели монеты, суетились тысячи людей, полуобнаженные красавицы всех рас разносили горячительные и прохладительние напитки. Разноцветными огнями переливалась реклама: сам король Артур приглашал вас за Круглый Стол отведать сочный кусок говядины; знаменитый Мерлин выпускал гусей из пустой корзины и одновременно метал тузов из рукавов своего элегантного современного костюма; леди Гиневра, щедро демонстрируя необъятную грудь, зазывала однако лишь на icecream; зато рыцари Круглого стола дружно гремели стопарями; к ним мы первым делом и присоединились.
Мы весело провели вечер, но первая же ночь прошла куда менее романтично. Голая в постели, Кора оказалась куда менее привлекательной, чем в моих мечтах. Ее ноги без обтягивающих колготок выглядели бесформенно, полная грудь оказалась рыхлой, вислый живот порос короткими черными волосками. Испытав вполне понятное разочарование, я все же долго и добросовестно с ней возился. Не вдаваясь в излишние подробности, признаюсь, что в ту ночь с трудом исполнил свои «отпускные» обязанности и уснул, убаюканный не столько усталостью, сколько алкоголем.