Освобождение
Шрифт:
Глядя на панцири ахейцев, Федор отчетливо понимал, что они пытались загребать жар чужими руками, стараясь экономить свои силы. Но он также понимал, что за этим «скромным участием в общей победе» могла крыться и другая причина. Стратегам ахейцев сейчас не позавидуешь. После разгрома Этолийского союза, а это можно было считать делом почти решенным, они окажутся между молотом и наковальней. Имея двух таких союзников, как Филипп и Ганнибал, рано или поздно им придется отказаться от своей самостоятельности в пользу одного из них. А это для свободолюбивых эллинов было мучительным выбором. Чайка невольно вспомнил Ликиска, с горсткой солдат атаковавшего его армию. Тот свой выбор уже сделал. Ахейцы в скором времени могли оказаться в таком же положении и вряд ли их стратег этого не понимал.
Оторвав
Филипп и Федор регулярно посылали разведчиков в дальние рейды вокруг Ферма и, хотя город еще не был полностью окружен, были уверены, что в ближайшие дни никаких подкреплений Агелай не дождется.
— А мы чего ждем? — не понимал Федор, который вынужден был согласиться с требованием Филиппа ничего не предпринимать, до тех пор, пока этолийцы не попытаются контратаковать его крыло, — давно бы сам уже напал. Этот Агелай, похоже, надеется отбиться. Даже фалангу по такому случаю выстроил.
Сариссофоры [7] Агелая, прикрывшись ежом из длинных копий, давно были готовы к отражению атаки македонцев, но царь все медлил, делая какие-то перестроения и перемещаясь в глубине порядков своей конницы.
7
Сариссофоры — воины первых шести шеренг фаланги, вооруженные длинными копьями-сариссами. Длина сариссы варьировалась от четырех до 5–6 и даже 7 метров. С такими копьями было трудно нападать. Они использовались преимущественно для того, чтобы прикрыть фалангу от атак конницы ежом из острых копий разного размера.
Пока царь занимался перестроениями, Федору ничего не оставалось, как заняться разглядыванием шеренг противника, поскольку своих солдат он уже давно выстроил. Справа, там где находился он сам, огромным прямоугольником, разделенным на хилиархии, стояли почти все имевшиеся морпехи и пехотинцы Кумаха, включая вторую хилиархию, в которой служил Летис. На дальнем краю Чайка поставил две тысячи кельтов и оставшихся скифов, на тот случай, если он задумает отдать приказ обойти противника с фланга. Лучше кельтов для такой атаки и не придумаешь, а почти две сотни скифов были единственной конницей, которой располагал левый фланг Федора. Всех македонцев Демофонта после воссоединения армий царь опять забрал себе. Чайка был не совсем согласен с такой диспозицией, но выполнял условия договора. «Пусть себе командует, — размышлял командир карфагенян, — если он так рвется в бой, то нам работы меньше останется».
Хотя настроение этолийцев было ему совершенно ясно — они будут биться до конца. Нападение Филиппа они расценили как предательство некогда общих интересов. Ведь некоторые из стран, входивших в созданный недавно Эллинский союз под руководством самого Филиппа — Акарнания, Беотия, Фокида и Фессалия, — совсем недавно еще платили деньги в казну Этолийского союза. А теперь македонский царь вознамерился и вовсе его уничтожить. Так что грекам из Этолии ничего не оставалось, как биться насмерть за свою свободу.
Перед центральной частью своего строя Чайка выстроил метательные орудия. Раз уж ему было приказано с самого рассвета стоять на месте в ожидании контратаки, Федор принял меры, чтобы
Однако и стратег этолийцев Агелай приготовил что-то новое для обороны своих порядков. Чайке не давали покоя какие-то странные, отливавшие металлическим блеском, веревки, натянутые вдоль земли на полуметровой высоте прямо напротив того места, где были сосредоточены слоны. Разведчиков к ним было не подослать, слишком близко от первых шеренг этолийцев, а издалека не рассмотреть, бинокля у Чайки не было. «Что же это такое? — недоумевал Федор, — если бы мы были в двадцать первом веке, я бы рискнул предположить, что это колючая проволока, да только откуда она здесь, да и зачем?».
Поразмыслив над этим ранее не виденным делом и заметив, как легковооруженные пехотинцы во время построения противника горстями разбрасывали у этих странных заграждений какие-то блестевшие на солнце металлические шипы, Федор решил, что Агелай таким образом пытается прикрыть свой центр от атаки слонов. А когда этолийцы на его глазах установили еще штук двадцать «противотанковых ежей» — иначе он не мог называть эти переплетенные между собой куски заостренной и торчащей в разные стороны проволоки, — все сомнения у него отпали. Пехоту такими ежами было не остановить, хотя урон тоже нанести можно, а вот огромным животным, защищенным только на уровне головы и боков панцирем, натянутая проволока своими шипами могла рассечь ноги. Если же слон падал на этом «минном поле», как тут же окрестил его Федор, то мог проколоть или разорвать себе не только ноги, но и все внутренности.
Впрочем, слоны перед битвой были облачены в собственные доспехи — специальный панцирь из кожи и металлических пластин укрывал теперь все бока, зад и даже почти весь хобот огромного животного. На его массивном лбу был прикреплен удлиненный изогнутый щиток, защищавший лоб слона до самых ушей от прямого удара копьем или камнем. Для глаз оставались специальные отверстия. Бивни были окованы медными кольцами и даже заточены. Ни дать ни взять настоящий античный танк, способный топтать и давить живую силу противника. И все же ноги оставались его самым уязвимым местом. Похоже, на то и был сделан расчет теми хитроумными инженерами, кто додумался изготовить все эти приспособления.
— Ох уж мне эти чертовы греки, — все же с некоторым уважением пробормотал Федор, — чего только не придумают. И как только наши инженеры до этого еще не додумались. Надо будет после битвы рассмотреть поближе все эти шипы.
Он едва успел послать ординарца за инженером из обоза и, указав ему на заграждения, отдать такой приказ, как на правом фланге раздался звук труб. Потом боевой клич и поднялась целая волна криков, прокатившись по всей македонской армии. Приподнявшись в седле, чтобы видеть лучше, Федор заметил движение тяжеловооруженной конницы на правом фланге македонской армии. Обогнув собственную фалангу, царь Филипп, в искусно сделанных доспехах и шлеме с белым плюмажем, сам повел в атаку конницу, лавиной устремившуюся за ним. Его панцирь сверкал в лучах солнца, как зеркало. Да и остальные катафрактарии не уступали царю пышностью своего вооружения. Никаких перестрелок или выпадов со стороны легкой пехоты и пращников, обычно предшествовавших большому сражению, на этот раз не было.
— Ну наконец-то! — радостно выдохнул Чайка, и, обернувшись к находившемуся подле него Кумаху и нескольким ординарцам, добавил, — началось!
Атака македонской армии была мощной. На правом крыле никаких заграждений, похоже, не было, и фалангу Агелая отделяла от противника только малочисленная конница. Те самые четыреста человек уцелевшие до этого дня. Тем не менее, это тоже были тяжеловооруженные всадники, и они встретили отважно превосходящие силы македонской конницы.
Филипп с ходу врубился в порядки этолийцев, опрокинув несколько первых шеренг, и сражение завязалось. Треск ломаемых о панцири копий вскоре перешел в непрерывный звон мечей. Драка была жестокой, и македонцы наседали по всей длине левого фланга противника, стремясь пробить брешь в глухой обороне, занятой этолийцами. Однако этолийцы первый удар выдержали, и вскоре сражение перешло в схватки между отдельными воинами, более привычные не любившим дисциплину грекам.