Освобожденный Эдем.
Шрифт:
Интересно, что в этом смысле виртуальное бытие ориентировано скорее на восточную трансценденцию, чем на западную. Западная культура предполагает неприкосновенность личности, восточная, напротив, — ее изменение. Запад стремится к строгим внешним законам, Восток — к внутренней «вечной» гармонии. И потому, например, китаец в быту может практиковать культ предков, существующий уже несколько тысячелетий, в публичной жизни придерживаться светских конфуцианских принципов, исходящих также из очень древних традиций, в минуты кризисов обращаться к буддизму, а к тому же еще являться членом коммунистической партии. И все это — без видимого противоречия идентичностей.
Неопределенность все глубже проникает в ткань бытия. До сих пор миграция человека из одной искусственной среды обитания в принципиально иную трансформировала, разумеется,
Собственно, данный процесс уже начался. Уже в наши дни можно говорить о начале следующего этапа антропогенеза, о возобновлении эволюции человека, причем по таким ее магистралям, которые раньше казались просто немыслимыми. Развоплощение человека таким образом становится всеобъемлющим. Его классическая «гуманоидная» ипостась, придававшая антропоморфный формат всей глобальной цивилизации, ныне превращается лишь в один вероятностных статусов, избираемых либо по прихоти, либо в силу технической необходимости.
И опять-таки не следует считать эти предположения чересчур фантастическими. «Человек виртуальный», если уж ему суждено возникнуть в лоне истории, отличается от «человека индустриального» не более, чем тот, в свою очередь, от «человека сельскохозяйственного». Нынешний горожанин, житель современного мегаполиса, тоже показался бы античному или средневековому обывателю существом необыкновенным. Еще бы — может летать по воздуху, видит и слышит на расстоянии, пользуется волшебством электричества, управляет металлическими чудовищами.
Обретет ли «человек виртуальный» свободу и счастье — вопрос сложный. Если определять свободу через такой параметр, как число возможностей предоставляемых обществом гражданину, то исторический прогресс налицо: «человек сельский» более свободен, чем «человек племенной», «человек городской» — более, чем «человек деревенский». В этом отношении виртуал, предоставляя пользователю возможность множественного бытия, несомненно расширяет рамки его свободы в сравнении с индустриальной эпохой. С другой стороны, освобождение личной реальности из-под гнета реальности коллективной весьма относительно. Оно неизбежно будет сопровождаться структурированием самого виртуала. Устные предания (сказки, мифы) еще можно было варьировать, внося в них собственные мотивы, письменная литература, закрепив в слове сюжет, диалоги, портреты, резко сузила этот диапазон, кино свело его к определенным образам (так что, скажем, Андрей Болконский еще долго будет ассоциироваться с тем конкретным актером, который его сыграл), а виртуальный мир, будучи миром полностью «авторским», уже почти не оставляет возможностей для интерпретации. Стивен Спилберг, говоря о разнице между читателем и зрителем, определял это так: «Первый берет книгу, чтобы самостоятельно вообразить описанный в ней мир, второй же покупает билет в кинотеатр, потому что за него этот мир вообразили мы»21.
Аналогично и с виртуальным пространством. Не каждый может стать демиургом, не каждый имеет дар создавать миры, по достоверности не отличающиеся от настоящих, не каждый способен построить интересный сюжет, вывести его к кульминации, населить оригинальными персонажами. Пользователь, как правило, будет получать «авторизованную реальность», выйти за пределы которой ему не удастся. Даже изменчивость такой реальности будет запрограммирована. Причем, вопреки тому же Станиславу Лему, считавшему, что фантоматику, как он называл виртуал, практически невозможно использовать для прямого формирования взглядов, убеждений, эмоций, поскольку «два человека в двух тождественных ситуациях могут сделать абсолютно
«Свобода — это рабство», как утверждалось в знаменитом романе23.
К тому же, став символами потребления, виртуальные миры немедленно расслоятся по качеству и, следовательно, по цене. Иерархия «новых вселенных» скорее всего воспроизведет иерархию рынка: дешевые простые товары — для всех, дорогие, сложные, элитарные — для немногих. Мир виртуала вовсе не будет миром всеобщего равенства. Уже сегодня можно предвидеть ограниченный государством или частными фирмами доступ, например, к профессиональным мирам, обеспечивающим с помощью тренингов высокую степень квалификации: управленческой, экономической, научной, художественной. Или ограниченный доступ в корпоративные, религиозные, клубные, коммерческие миры, ревниво оберегающие свои секреты. «Закрытые реальности» (сайты) в Интернете уже существуют, и в дальнейшем их количество будет только расти.
То же самое можно сказать и о счастье. Исполнение всех желаний, которое обещает виртуальная цивилизация, вряд ли сделает человека счастливым. Достигнутая цель девальвируется. То, что можно получить без усилий, простым нажатием кнопки, утрачивает фундаментальную ценность. Для древних людей огонь был даром, который требовал поклонения и который необходимо было беречь. Для современного человека, щелкающего зажигалкой, это всего лишь одна из мелких особенностей его быта.
Решающее значение здесь, конечно, будет иметь неравновесность психики. Еще в древности было понятно, что если человека не поить, не кормить, лишить его свободы и элементарного уважения, то он будет несчастен. Новое время выявило более удивительный факт: если человека поить и кормить, если окружить его уважением и исполнять любое его желание, то он все равно будет несчастен. Он все равно будет осознавать разницу между тем, что есть, и тем, что могло бы быть, между миром явленным и миром невоплощенным. В этом, кстати, истоки знаменитой европейской депрессии. Для вестернизированного сознания наличный мир всегда плох — просто потому, что можно представить себе улучшенную версию бытия. И ради нее отказаться от того, что имеешь. То есть, парадоксальным образом устремиться от счастья к несчастью.
В общем, надежды на виртуал иллюзорны. Они сродни тем надеждам, которые человечество в своей истории уже неоднократно испытывало. Когда в XV веке было изобретено книгопечатание, лучшие умы уповали, что книга будет способствовать распространению гуманных христианских воззрений. Когда в XX веке появились сначала радио, а затем телевидение, считалось, что они будут сеять в народах разумное, доброе, вечное. Что из этого получилось в действительности, мы наблюдаем сейчас.
Освоение виртуала не принесет человечеству ни свободы, ни счастья. Оно не избавит его ни от рабства, ни от трагедии.
Просто это будут другое рабство и другие трагедии.
Это будут другая свобода и другое счастье.
Повторим еще раз: будущее всегда не такое, как мы его представляем. Будущее — это принципиальная новизна, то, чего нет, оно не может быть получено путем простого продолжения настоящего. Прогнозы будущего, основанные на линейной экстраполяции, всегда ошибочны. В частности, предполагалось, что в XXI веке на основе достижений науки и техники начнется экспансия человечества в космос: планомерное освоение Солнечной системы и ближайшей Вселенной.