Освобожденный Франкенштейн

Олдисс Брайан Уилсон

– Да нет, они не заводятся. Они будут идти вечно – то есть не менее века. Потом они останавливаются, и их выбрасывают. Это одноразовые часы.

Улыбка управляющего стала еще приторнее. Он посмотрел на мою одежду, перепачканную и еще не до конца просохшую после моих ночных приключений.

– Как я погляжу, месье, вы – иностранец. Наверное, часы заграничные. Не из Нидерландов ли?

– Из Северной Кореи, – сказал я. – С обворожительной улыбкой он протянул мне на ладони часы.

– Позвольте в таком случае посоветовать вам, месье, продать свои неостанавливающиеся часы обратно северным

корейцам.

Ничуть не лучше обернулось дело еще в двух заведениях. И только в четвертом я наткнулся на любознательного маленького человечка, которому часы сразу приглянулись; он изучил их сквозь увеличительное стекло и выслушал, как они работают, через миниатюрный стетоскоп.

– Очень изобретательно, даже если они приводятся в действие пчелой, которая тут же отдаст Богу душу, как только вы отсюда уйдете! – сказал он.

– Где они изготовлены?

– Последняя новинка из Северной Америки, – наученный горьким опытом, соврал я.

– Прекрасный хронометр! А что означают буквы NK на циферблате?

– Место изготовления… Новый Кентукки.

– Я никогда не встречал такого металла. Эти часы заинтересовали меня, я с удовольствием их разобрал бы, чтобы изучить все их секреты.

– С помощью этих секретов вы можете на целый век обогнать всех ваших конкурентов-часовщиков.

Мы начали торговаться. В конце концов я согласился на смехотворную сумму и покинул лавочку, чувствуя себя обиженным и обманутым. Но стоило мне вновь очутиться на ярком солнечном свете, как верховенство вновь перешло к моему высшему "я" – и я взглянул на вещи по-другому. У меня в кармане лежали добротные, надежные франки, а что осталось у часовщика? Точнейший инструмент, главные достоинства которого были в этом веке никому не нужны.

Неотвратимая пунктуальность этих часов, с которой они отмеряют течение времени – с точностью до одной двадцатимиллионной доли секунды, – не шутка ли это в мире, который в основном живет, следуя неспешному движению солнца по небосклону, в мире, где почтовые дилижансы отправляются на рассвете, в полдень или на закате? Та недостойная одержимость временем, что стала фирменным знаком моей эпохи, здесь еще не проявилась; тут не было даже железнодорожных расписаний, способных приучить людей к часам. Что касается работы моих часов, то в ней к тому же задействован элемент, которого этот мир, к счастью, был лишен – уран. Открытый в двадцатом веке, он уже через несколько лет был использован в новом, более разрушительном оружии. Даже в

Соединенных Штатах Кореи – в мои дни одной из самых индустриально развитых стран мира с ее глубочайшими, уходящими в мантию Земли шахтами – в 1816 году занимались разве что изысканной росписью шелковых ширм да изощренной резьбой по слоновой кости… в паузах братоубийственной резни, подготавливающей, надо признать, наступление более энергичных столетий…

Чем больше я об этом думал, тем символичнее становилась для меня утрата часов – и тем больше я радовался.

Кое-что новенькое я узнал не только о времени, но и о своих ногах. Они исправно доставили меня через весь город обратно в Сешерон. Годами я не совершал столь протяженных прогулок.

Сейчас я сижу у себя в автомобиле – последнем моем бастионе двадцать первого

века. Он тоже приводится в действие ураном. Я вернулся на место, где когда-то стоял мой дом, с тоской поглядел на яркий пластиковый мяч Тони в крохотном вкраплении пампасов и оставил рядом с ним запаянное в пластик послание Мине – вдруг этот участок провалится во времени обратно и ей случится быть рядом.

Итак, я довел свой отчет до сегодняшнего дня. Теперь мне нужно поспать, прежде чем перейти к рассказу о том, что произошло в суде. Я в отличной форме, и меня переполняет возбуждение, я просто вне себя – в каком-то почти буквальном смысле. Возможно, мне уже ясно, что я буду вынужден предпринять дальше.

4

Перед тем как описать суд на Жюстиной Мориц, надлежит изложить все, что мне известно о Франкенштейне; надеюсь, это несколько прояснит мои мысли.

Знаю я о нем не так уж много. Виктор Франкенштейн – давший ему название главный герой романа Мэри Шелли. Соединив друг с другом части человеческого тела, он создал своего «монстра», которого ему потом удалось оживить. Месть чудовища стала причиной гибели Виктора и его близких. Для широкой публики имена творца и его творения смешались воедино.

Помню, я читал этот роман в детстве, в ту пору он произвел на меня огромное впечатление, но растиражированные средствами массовой информации дрянные подражания и перепевы изгладили из моей памяти подробности исходного текста. Хотя я и знаю, что роман этот был опубликован в девятнадцатом веке, вспомнить точнее, когда это было, мне не удалось. Автор его – Мэри Шелли, жена поэта-романтика Перси Биши Шелли, но и о ее жизни я толком ничего не помню. К тому же мне казалось, что Виктор Франкенштейн был чисто вымышленным персонажем; однако последние события изрядно поколебали мои устоявшиеся представления о правдоподобии!

С первого же мгновения, когда я увидел Франкенштейна в отеле Сешерона, меня не покидало впечатление, что этого человека обременяет какой-то тягостный секрет. Продав свои часы, я вновь задумался о нем и различил некую связь между его прошлым и моим будущим. В этих часах, в желании, чтобы им никогда ничего не требовалось извне, чтобы они никогда не останавливались, словно отразились в миниатюре стремления и чаяния всего общества моих дней.

В отношении человеческой анатомии такою же была и одержимость Виктора Франкенштейна совершенством, когда он приступил к исследованию природы жизни. Размышляя о том, как возраст и смерть опустошают человеческое бытие, отыскивая средства, чтобы вмешаться в этот процесс, он действовал как провозвестник еще только чуть забрезжившего вдали Века Науки.

Разве не проходило рефреном сквозь всю его песенку, что природу необходимо привести в порядок, и наводить в ней порядок призван человек? И разве не передавалась эта песенка, как чумной вирус, из поколения в поколение всем его собратьям? Мои предельно бесполезные часы, продукт бесконечных усовершенствований и исследований, предмет зависти для всякого, их не имеющего, были не более чем крохотным образчиком того, как восторжествовала болезненная ментальность Франкенштейна. Завоевание Природы – это утрата человеком его внутренней сущности!