От альфы до омеги
Шрифт:
Двадцать лет назад, когда Рикгард пришел сюда впервые, о Ликвидации говорили все. Не было работы престижнее, достойнее и желаннее. О сопутствующих опасностях предпочитали умалчивать, но без риска нет почета. Теперь не вспоминали ни о почете, ни о риске.
Не осталось никаких опасностей. По крайней мере, так теперь говорили в Сенате, а в городе подхватывали. Ликвидация потихоньку отходила в прошлое, исчезая, словно отживший свое, никому не нужный придаток. Аппараты выходили на дежурные облеты ровно потому, что так было заведено. Иолу и ее подруг протирали только затем, чтобы на плановой проверке не вкатили штраф. Кажется, когда-то
Все это Рикгард, конечно, видел, но по-настоящему верить в то, что от его дела остались одни клочки, не хотел. Иола и аномалии — вот из чего состояла вся его жизнь; современная мода и очередной виток прогресса его волновали мало. Его выводили из себя эти «новенькие штучки», которыми так увлекались все вокруг. Именно потому-то он и не хотел брать стажера из синтетического Центра. Теперь только и разговоров было, что об этом треклятом Центре. Даже название отдавало претенциозным самодовольством, словно ничего важнее, центральнее этого бестолкового заведения человечество и не придумало. И вместе с тем — чем поможет этот Центр, если на Эмпориум двинется бешеная мутировавшая аномалия? Ничего. Омеги могут выстроиться хоть в многотысячное войско, и аномалия их попросту поглотит.
Но аномалий больше нет. По крайней мере, так говорили бумаги Квинта. Так говорили пустые графики, безделье, скука, пыль на листьях фикуса, разросшегося в холле до самого потолка. Все, кто просиживал штаны в конторе, только и говорили о том, как бы сбежать. Даже те, кто летал на дежурные сканирования над столицей, позевывали и забывали смотреть на радары. Все равно ничего нового не появится.
А что если эти выходные вовсе не остроумный ответ на его шутку? Что если это самое настоящее начало конца? Зачем отключать его карту? Зачем силой выставлять вон, как ребенка-надоеду?
Эта мысль породила за собой другую. С пронзительной ясностью Рикгард вдруг осознал, что вся его жизнь зависит от Ликвидации. Закроют отдел — погонят взашей и его. Не просто захлопнут двери летного ангара, не просто лишат карты, но и заберут все остальное. Все, что у него есть. Машину — что ж, ее не жаль. Древняя колымага, которая едва крутит колеса. А вот дом — если заберут его огромный, бесполезный дом… Что случится тогда? Ведь жилье у него временное, казенное, Рикгард за него не отдал ни монеты. Выходит, что оказаться на улице под предлогом урезанного финансирования проще простого. Что им стоит развести руками? Денег в бюджете не осталось. Ликвидаторы больше не нужны. Освободите, пожалуйста, жилплощадь. И куда же ему деваться?
Что-то подсказывало Рикгарду, что именно так все и есть. Он до последнего закрывал глаза на очевидное и не верил, но теперь осознать горькую правду настало время и ему.
В «Синей лягушке» людно было всегда. Расписаний завсегдатаи этого захудалого бара в квартале Сифов не знали. Большинство никуда не спешили ровно потому, что ждать их было некому. В обшарпанном зале, выкрашенном в темно-желтую краску, всегда было душно и дымно. Те, кто не пытался перекричать соседа, были или мертвецки пьяны, или еще не выпили и глотка.
Рикгарду не очень нравилось в «Синей лягушке». Это было грязное местечко, и стаканы приходилось
— Грузить рыбу в порту! Рыбу!
На расцарапанный табурет рядом хлопнулся старик. Его прокуренные желтые усы тряслись от негодования.
— Мой прадед был Сенатором, а я буду руки об эту чертову макрель пачкать? — вопрошал он. — Знаешь, как пахнут эти портовые работяги? Нет, дружок, они не просто провоняли рыбой. Весь их дом насквозь и полностью пропитан этой треклятой морской вонью. У них даже жены пахнут водорослями, пройдет такая мимо — ей даже вслед не посмотришь, шарахнешься в канаву.
Рикгард на старика не смотрел, но все-таки усмехнулся в бороду. Разговоры в этом баре начинались с середины, а знакомства обходились и без взаимного интереса.
— Вот у меня в свое время была не жена, а загляденье. Знаешь, чем она пахла? А черт ее разберет, чем… Я эти лаванды-розмарины не разбираю. Но за ней все ребята шеренгами выстраивались, шеи тянули. Она на упаковочной линии на фабрике полимеров работала. Днем волосы под шапочку затолкает, и подружки ее ну чисто с молочной фермы, вместо лиц — одни щеки. А она одна красотка. Что в шапке этой, что без нее... И руки у нее были... Пальцы длинные, ловкие, как у этой… как же… пианистки, во.
Вспоминая, старик причмокнул губами.
Рикгард потянулся к мисочке с закусками и покопался среди очистков, выискивая цельные орехи. «Лягушка», хоть и настоящая дыра, выручала всегда. Она была как компас: откуда к ней ни приди, с чем к ней при обратись, всегда укажет в верную сторону. В какой степь она собиралась увести его в этот раз, Рикгард не представлял, и разглагольствования старика слушал безропотно. Вообще-то он собирался порасспрашивать хозяина «Лягушки» о квартире: объявления о комнатушках внаем оставляли ему часто, так почему бы не попытать удачу и в поисках чего-то посерьезнее? Впрочем, на худой конец сгодится и комнатушка. Нечего зависеть от Квинта и его бестолковых распоряжений. Чем раньше он найдет запасной аэродром, тем мягче будет посадка, когда начнется шторм.
— Ну а я что? Мне этот рыбный дух поперек горла стоит. Я так ему и говорю: «А катись-ка ты к чертям собачьим». Так и сказал. А он как глаза выкатит, как закричит...
Рикгард невольно усмехнулся.
— Да, сынок, вот так-то! Я семнадцатое Возмущение видел, и старые церкви тогда еще не все снесли, и Парламент стоял. Веришь?
— Парламент снесли после первого Возмущения, — не глядя на старика, припомнил Рикгард.
— А вот и нет. Снести-то снесли, да не совсем. Парламент сто раз перестраивали. А подвалы и вовсе не трогали. Это потом их вычистили, после семнадцатого Возмущения. Все толковали, что в этих подземных сейфах всякую дрянь находили...