От Ариев до Викингов, или Кто открыл Америку

Моуэт Фарли

Такое объяснение страдает серьезными недостатками. Численность тунитов всегда была очень низкой, и плотность их расселения не превышала нескольких семейств на несколько тысяч квадратных миль. Поэтому очень нелегко представить, что могло побудить их собраться здесь, на полуострове Кнуд, или в любом другом месте в количестве, необходимом для возведения столь масштабных платформ и очагов. Более того, вокруг этих сооружений нет никаких следов жилых построек (крытых каменных палаток, землянок и тому подобного), которые непременно потребовались бы, если бы здесь действительно жило так много людей. Шледерманн высказал предположение, что люди могли размещаться в своего рода больших коммунальных

домах, являвшихся составной частью церемониальных структур, однако пока что не удается дать убедительное объяснение тому, как и из чего в безлесной Арктике могли быть сделаны кровли для столь громадных сооружений.

Учитывая чрезвычайно низкую плотность населения, совершенно исключено, что так называемые длинные дома были порождением культуры тунитов. Все (кроме трех) сорок пять таких построек, известных на сегодняшний день, находятся в Восточной Арктике (к востоку от полуострова Бутия), а две обнаружены на границе между востоком и западом. И тем не менее утверждают, будто к западу от условной границы некогда проживало большое племя тунитов. Но если длинные дома действительно были сооружениями церемониального характера, почему же хотя бы сопоставимое число таких построек не было возведено на западном побережье? Почему же, наконец, ни одной из таких построек не обнаружено на Ньюфаундленде, который на протяжении тысячи с лишним лет служил колыбелью для самой большой общины тунитов? Кроме того, ключевое значение имеет и тот факт, что длинные дома в Восточной Арктике сосредоточены почти исключительно в двух округах: Кейн Бейсин — Смит Саунд, и на восточном побережье залива Унгава Бэй.

Если же эти длинные дома построены не тунитами, то, быть может, эти аборигены канадского севера создали хотя бы пресловутые очаги? Нет и еще раз нет. Я решительно заявляю, что и очаги тоже были делом рук добытчиков «валюты» и представляли собой, по всей видимости, заводики для переработки тюленьего сала и получения ворвани.

Сердцем таких заводиков, применявшихся китобоями прошлого, да и наших дней, был громадный металлический котел, нагревавшийся огромной печью. В распоряжении добытчиков «валюты» вообще было очень мало металлической посуды, а уж огромных котлов, пригодных для вытапливания сала морского зверя, и вовсе не было.

Поэтому я пришел к выводу, что вместо громадных котлов древние промысловики использовали целые батареи неметаллических сосудов, каждая из которых представляла собой каменную платформу, к которой боком приваливалось кожаное «ведро», наполненное мелко нарубленным салом морского зверя. В расположенном поблизости очаге раскалялись камни. Когда камни приобретали достаточно высокую температуру, их клещами опускали в ведра с салом. Когда они остывали, их так же, клещами, извлекали из ведер и клали на огонь, а на их место укладывали новые, раскаленные. Этот процесс повторялся до тех пор, пока все сало не превращалось в топленый жир, который впоследствии шел и на смазку, и на топливо, и на прочие нужды. Эта процедура, по сути, ничем не отличалась от практики приготовления пищи, которая и сегодня бытует у многих народов, не знающих огнеупорной посуды.

Хотя производительность подобных установок, естественно, была довольно низкой, один рабочий мог одновременно обслуживать полдюжины и более очагов, а суммарная производительность батареи ведер была сопоставимой с производительностью огромных котлов более позднего времени.

Данные датировки по радиоуглеродному методу, полученные Шледерманном для ивовых угольев, костей и обгоревшего сала, найденных в ямах для огня шести очагов, показывают, что они возникли между 700 и 900 гг. Таким образом, средние цифры указывают на 800 г., что свидетельствует о том,

что данные очаги и стенки использовались ок. 800 г.

Я утверждаю, что в VIII в. корабли промысловиков и добытчиков «валюты», пользуясь попутными, идущими на север, течениями, плавали от западных берегов Гренландии к Смит Саунд и Кейн Бейсин, а некоторые из них забирались еще дальше на запад. Отплыв в середине весны от берегов Тили (Исландии), они прибывали на места промысла, имея солидный запас времени для продуктивной охоты, захватывавшей конец лета и всю осень. А затем, еще до наступления долгой полярной ночи, охотники вытаскивали свои суда на берег, переворачивали их кверху дном и водружали на готовые фундаменты.

Зимой дел тоже было хоть отбавляй. Когда позволяли погода и ясные лунные ночи, надо

было ставить силки и капканы на песцов, лисиц, волков, медведей и карибу, мускусных быков и зайцев-беляков. А от скуки и лени избавляло постоянно ощущаемое присутствие белых медведей, которых в эти места привлекали трупы и остовы морских млекопитающих, покачивавшиеся на волнах или вмерзшие в лед на краю ближайшей полыньи. Привлекали их и туши животных, горы сала и прочих съестных припасов, заготовленных руками человека. А как только в полыньях появлялись моржи и тюлени, над очагами начинали куриться дымки и издалека чувствовался тошнотворный запах ворвани.

К концу следующего лета, а иногда и еще год спустя, приходило время возвращаться домой, на Тили. Тогда все суда тщательно чинили, смолили, аккуратно спускали на воду и доверху нагружали всевозможной добычей. И в одно прекрасное утро суда отправлялись в обратное плавание — домой, в родную гавань.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ТУНИТЫ

Зима клонилась к концу, но до весны было еще далеко. Мы порядком изголодались. В самом деле, прокормить всю долгую зиму два десятка ртов — задача не из легких. Да что там — порой просто непосильная. И тогда появляется Снежный Призрак… Сперва он забирает самых маленьких, затем приходит за подростками и, наконец, если найти пищи по — прежнему не удается, за сильными охотниками и крепкими женщинами детородного возраста.

Но в этом году он так и не появился. Мясные кладовые были забиты мясом еще с осени, так что у нас осталось немало сил; их хватило даже на то, чтобы, перебраться по толстому льду в устье фьорда в наш традиционный весенний лагерь у самой кромки полыньи. Путь к нему нам указывали клубы испарений над полыньей, поднимающихся прямо над сонными водами моря, где привольно резвились громадные моржи-секачи и единороги-нарвалы.

Бревна от повозок-волокуш, на которых собачьи упряжки мигом домчали наш скарб из зимнего лагеря в летний, были вбиты в грунт и служили теперь столбами для палаток. Женщины и дети были заняты тем, что собирали охапки хвороста для костров, а мы, мужчины, спрятавшись за глыбами льда, выжидали с гарпунами наготове.

Время тянулось медленно, но короткие просветы дня между двумя ночами становились все длиннее и длиннее. Вскоре в старинных огневых ямах очагов затрещали сучья, и в небо взметнулся густой черный дым кострищ. Кожаные ведра с моржовым салом вскоре забурлили и зашипели, когда мы опустили в них раскаленные камни. В прозрачном и чистом воздухе повеяло соблазнительными запахами, и к кострам потянулись стаи собак. Люди впервые за долгое время наедались до отвала. О, это было счастливое время игр и песен, а по вечерам умельцы занимались резьбой по моржовой кости, слушая долгие истории стариков о далеких временах.