От/чёт

Сретенский Василий

Теория этого физика, если Пол его на ходу не придумал, состоит в том, что в каждый конкретный момент времени одновременно существует несколько параллельных миров. Он называл их «слоями реальности». В них, в этих слоях, параллельно живут одни и те же люди, но история в каждом своя. Таким образом осуществляется поливариантность мира и человеческой истории, как выразился то ли физик, то ли Пол. Сон — переход из одной реальности в другую. Заснуть в этом мире — значит проснуться в каком-то другом. Там человек живет в тех же обстоятельствах места и времени, но совершает поступки, какие до сна не мог. Или не хотел.

Поэтому он может во сне выбрать крутую работу, жениться на девушке, к которой не решился подойти на танцах в десятом шассе. Или попасть на войну, которой избежал, поступив в институт, и стать инвалидом. Или петь у метро. А может выиграть по лотерейному билету или уйти в бизнес и купить себе красный кабриолет. Все это реализация возможностей, возникающих в этой жизни.

— Ты не обращал внимания, как часто люди, только что проснувшиеся, бывают хмурыми или ошарашенными, а то и просто дикими?

— Я тут не часто вижу только что проснувшихся людей. Тараканов чаще.

Пол меня, похоже, не слышал.

— Это они к новой реальности привыкают.

Тот физик еще говорил Полу, что смерть в одной реальности не означает прекращения существования человеческой личности в других. А длительная задержка в одном из слоев реальности может привести к отсутствию в других. Это объясняет и клиническую смерть, и летаргический сон. При этом время в разных слоях реальности течет неодинаково. Поэтому сон позволяет поучаствовать в «опережающем» или «запаздывающем» развитии жизненного сюжета. Значит, сохраненный в памяти сон помогает объяснить прошлое или предсказать будущее.

— Ну, вспомни, — воззвал ко мне Пол. — Ты же сам во сне увидел, какие вопросы по истории будут у меня на вступительных экзаменах. А наутро пришел и, пока я завтракал, дал мне все ответы. Я поехал на экзамен и сдал на «пять».

— Быть того не может.

— Узнаю профессиональную память историка. Ты хоть помнишь, как звали Всеволода Большое Гнездо?

— Дмитрий Георгиевич его звали.

— Ну, правильно: это ж не с тобой было и не в твоей реальности. А я тебе вот что скажу: кому суждено

погибнуть за рулем кабриолета, того поезд метро не переедет. Ты, главное, почаще в компьютерных гонках участвуй и за руль не садись в этой реальности.

— В компьютерных гонках «Лады» не участвуют.

Пора было менять программу вечера. Я пошел варить кофе. Пол зарылся в диски.

Когда я вернулся с подносом. Пол с обычной своей бесцеремонностью копался в моем Acer'е.

— Это твоя поэма? Из-за нее сыр-бор?

— Это один из вариантов. Или часть, выделенная из большой поэмы с какой-то целью, может быть, для того, чтобы цензуру пройти. А вторую часть ты увез.

— Ну, извини.

— Ничего, я нашел всю целиком, только это проверить надо.

Я достал сканер, и мы закачали большую поэму в лэптоп.

— Смотри-ка, — Пол прокрутил колесико мышки, — в поэме шестьдесят семь строф.

— Нуда.

— В каждой строфе десять стихов.

— Ну, пусть так.

— А последняя строфа в шесть строк.

— И что?

— А то, что шестьдесят семь умножить на десять — равно шестьсот семьдесят этих самых стихов или, если хочешь, строк. А в последней строфе не хватает четырех. Всего-навсего шесть строчек. Шестьсот семьдесят минус четыре — равно шестьсот шестьдесят шесть. Шутник был автор.

— Это не шутки. Если бы он с полным вариантом в цензуру пошел…

— Ну не пошел же. Где тут у тебя официальный текст, он же вариант А?

— Почему А?

— Потому что явный. Тайный будет В.

Мы сопоставили полный текст поэмы (назвав его вариант С) с тем, что я скопировал в библиотеке альмаматери, и выяснили, что пропавший вариант (В) начинается с третьей строфы большой поэмы. Пол снова вывел на экран Acer'а вариант С, выделил первые две строфы и нажал на DEL.

— Слушай, а проверить мы это как-то можем?

— Можем, ты же первую страницу тоже заснял. Давай ее сюда.

— Получите. Она, третья строфа.

Мы очистили «большую» поэму от всех строф варианта А. И на экране компьютера осталась она — «Молитва Иуды».

[файл «Поэма-2»]

Вариант В

Для странника в юдоли темной Возжег Ты, Боже, свет ума: Но свет сей, от тебя возженной, То облежит сомнений тьма; То кроют облаком напасти; То гасит вихрь иль буря страсти. Небесные сии лучи Хоть редко иногда мелькают, В другой раз вовсе исчезают, И я блуждаю как в ночи. Воображение живое, — Сей тонкий, мой любимый льстец, Являет щастье мне прямое; Где к гибели ведет конец. Мои обманывая взоры, Распутья кажет, ставит горы Ко благу на прямом пути. Он златом пропасть засыпает, Цветами бездну прикрывает; Коль я хочу на зло итти. Насилием жестокой власти Наскучив в духе я своем, Хочу владычественной страсти Низвергнуть тягостный ярем. Она внутрь скрывшись умолкает, И вдруг страсть снова возникает Несметная сия чреда Ту власть дает им надо мною, Что став их наконец игрою, Пути не вижу и следа. О как я сам себе превратен, Одно превратное любя! — Как сам себе я непонятен, Быв непохож сам на себя! — Страх добродетели начало; Чего тогда недоставало, Теперь без меры то во мне. Все странности во мне опасны, Противоречия ужасны. И крайности всегда одне. Сей час до расслабленья нежен, И вдруг суров жестокосерд; Сей час я вовсе безнадежен. И вдруг в себе уверен, тверд; Но твердости одна минута И после скорбь сомнений люта Всю внутренность мою грызет. Скорблю, коль мира благ лишаюсь, — Скорблю, коль к ним я прилепляюсь: Тогда Тебя со мною нет. Коль сердце так во мне растленно, И ум блуждает в слепоте; Болезни тлеет тело бренно, Дни исчезают в суете; Коль шаг мой каждый — заблужденье Мой каждый взор — есть преступленье; Коль суету творений всех В себе самом я заключаю; Что я, и что в себе вмещаю? — Увы! — ничтожество и грех! Я весь ничтожество — но внемле Мой вере с гордостию ум: Советом мудрых не приемлет: — И тьма его глубоких дум, Его парения игривы. Его искания пытливы, — Все — суемудрие одно, Они питают дух мятежный: Но погашают чувства нежны: Все сердце в них иссушено. Душа в живых уже полмертва, И скудный дряхлых дней конец, — Сия ль Тебя достояна жертва? О нет! — забудь щедрот отец! Моих дней юных преступленья Исправит лишь чудотворенье. И в цвете лета моего Перероди меня, Зиждитель! Будь мой отец и обновитель Пошли мне Духа Твоего! Коль истины не постигаю: Постигну ль правые пути? — Коль сердца своего не знаю; Могу ли истину найти? — Не видя истины и тени, Я сплю во мраке смертной сени, Или средь чуждыя земли Блуждаю так, как бессловесной. Отец премудрости небесной! Мне духа мудрости пошли. Чтоб вечно вежды не смежая, Мой взор я устремлял к Тебе; И всю надежду полагая В Твоей божественной судьбе Своей внимать отрекся воле. На внутреннем моем престоле, О Боже! царствуй Ты Един; Чтобы во мне какой доброты, Кроме святой Твоей щедроты, Я не мечтал других причин. Клянуся быть Тебе покорен; Но лишь противное что зрю, — Уже судьбою недоволен, Уже скучаю и скорблю. О самолюбие жестоко! Как ты проникнуло далеко В изгибы сердца моего. О Боже, Боже милосердный! Дай мне терпения дух твердый, Влияньем Духа Твоего. Льзя ль Бога не любить всем сердцем И всеми силами души? — Но скрою ль что пред сердцеведцем? О Боже! ты мне поспеши: Ужасно для моей природы, — Любительницы злой свободы Отречься от любви своей. О Боже моего спасенья! Дай дух мне кротости, смиренья; Мятежник да умолкнет сей. Какая гибельная бездна Всех зол в душе моей лежит? Понятиям моим невместна. Какая-то мне тайна льстит, И в самой кротости, в смиреньи, В самом себе уничиженьи. Ах! только гордости покров. Сие есть душ чистейших свойство, Сие прямое благородство Духовных, истинных сынов. Нет! Нет! Исчезни, мысль безбожна. В ком душу дух Твой возродил, О Боже! кротость в том не ложна: Тот все свое уничижил. Так в сердце Ты мое приникни, В нем Духом все Твоим проникни И в прах кумир мой сокрушай. Да помню, чувствую миг каждый, Что грех есть сущность Духом правды, И соружается душа. Мудра есть фарисейска сила. О Боже! Дух Твой все творящ, Простя в начале тонки крыла. Как голубь над гнездом сидящ, Носился ими помавая, — Себя с твореньем не сливая, Жизнь мертвой бездне сообщил. Так духа силу неизследну, Да оживит во мне тьмы бездну, Яви на мне, о Боже, сил! Моленье детское, простое Достойно Всеблагих Небес, Моленье чистое,

святое С потоками горячих слез. Но я чрез многие уж годы Не знаю, сколь целебны воды Простертых к небесам очей. Так чувства все мои увяли; Так сердце мне болезни сжали, Иль пламень иссушил страстей. Пусть сердце я ношу холодно; Пусть сухость чувствую в себе И запустение бесплодно: Но Боже! я молюсь Тебе. Молюсь — для теплого моленья, Пошли мне духа умиленья, Молиться сердце научи. Моих усилий тщетна мера; Душе заграда только вера, Из камня воду источи. Молюсь и буду я молиться Дотоле, Боже! пред Тобой; Доколе слух твой преклонится Моим стенаньем и мольбой. Доколе сердца к обновленью, Души растленной к возрожденью Мне духа твоего пошлешь. — Мое надеянье не ложно; Во век то будет непреложно, Что ты единожды речешь. Пошлешь — как рек — с Преторией сферы Мне Духа, Боже! Твоего: И тьму разгонишь светом веры Внутрь бездны сердца моего. Не веры мертвой и холодной Сухой и суетной, бесплодной, Которая, как зимний луч, Лишь на поверхность упадает; Или как молния блистает, Во мраке исчезая туч. Твоей то благодати дело, Чудотворением мудра, Чтоб Истина во мне горела Желаньем чистого добра. Чтоб знаменье скорбей святое За иго я считал благое И все с любовью принимал: Чтоб дух покорности, смиренья И кроткого к себе терпенья Воззреньем на Кресте питал. Воззрю на ребра прободенны Точащи жизни питие: — Сквозь раны кровью обагренны Здесь узрю сердце я Твое Щедрот исполненное вечных, И Благ, о Боже! безконечных, — Кто ж благости причастник сей? Я — червь ничтожный — насекомо, Гордыней к мятежу влекомо И против благости Твоей. Не слезы буду лить искусства, Иль на мгновение одно Внезапно тронутого чувства, Которым свойства не дано. Росы небесной, животворной: Не слезы зависти притворной; Иль в низких что родит душах Пристрастье к твари непомерно, Иль малодушие безверно, Иль месть бессильна, рабский страх. Такие слезы безотрадны. — Всещедрый Боже! пред Тобой Пролью я слезы благодатны Любви признательной, живой. Дохнешь — и потекут вмиг воды Увядшей на лице природы; Все нову жизнь приимет вдруг. Полмертвы чувства оживятся; Душа и тело воскресятся; Возстанет к свету падший дух. Тогда, как солнца взор орлиный, Мой будет, Боже! взор вперен К востоку Твоея святыни; И дух желаньем устремлен К Твоим божественным урокам, Как странник в жажде вод потокам. Тогда спасенья чашу я И хлеб — Твой хлеб приму небесный, Пролью ручьи в восторге слезны. Тебе, о Боже! песнь поя. Ни злата мне тогда сиянье, Ни блеск честей не будет льстить, Ни бренных прелестей блистанье: Мой будет дух горе парить. И чем путь странника прельщает, Коль он отчизну вображает? — Так на земле и я пришлец; Мое на небесах все благо, И там — и там мне нет инаго, Кроме Тебя, любви Отец! Умом и сердцем погруженный Во всеобъемлющей любви: От духа в нову жизнь рожденный В святой Спасителя крови. Любить я всех, как братьев, бузу; Его примера не забуду; Добро злодеям сотворю. Благословлю меня клянущих, И миром встречу брань несущих, Молитвы за врагов пролью. Не позавидую лукавым, Их блеском щастия прельщен; Но буду ревновать я правым, Их светом доблестей пленен; Не для своей корысти, славы Священны соблюду уставы, Но имя чтилось чтоб Твое. Моя же будет честь, блаженство, Ты, Боже! благ всех совершенство, Ты, все сокровище мое. Так! все тогда мир обещает Неоцененно благо — мир; Все радость чисту предвещает. Когда разрушит мой кумир, — Мне вера ставит наказанье Твое всеждущее дыханье; Когда своим мне Духом Ты Растленну обновишь природу, Душ чистых возвратишь свободу И дар невинной простоты. Тогда не буду утешений Нигде, кроме Тебя, искать: Моих источник услаждений — Твоя лишь будет Благодать. Меня зол не потопит море. Возстанут тучи бед — и вскоре Разсеет их Твой луч един, — Одно мое воспоминанье, Что я Твое есмь достоянье, Что Ты Отец — и я Твой сын. Душе заграда только вера, Жить буду, Твой закон храня; Ты искушенный выше меры, Отец! не нашлешь на меня. Паду — и в тот же миг восстану, Весь пред Тебя в слезах предстану; И взор опять Твой — быв прощен Во свете узрю лучезарном, И буду в сердце благодарном Любовью большей распален. Твою испытывая благость В моих падениях Творец! Мою в Твои щедроты слабость Повергну вовсе наконец, И весь Твоей предамся воле. Не будет мне закона боле, Кроме Твоей любви святой; Пророка и его науку Приму, Твою лобзая руку, Утешен тем, что весь я Твой. Меня не позабудешь, Боже! Наука преблаженна, да! Пойду ль, возлягу ли на ложе, Со мною будешь Ты всегда. Ты свет — я озарюся светом; Ты истина — Твоим советом Наставлен, буду вечно жив; Ты свят — я освящусь Тобою; Ты благ — спасусь Твоей судьбою, Путь правды верой совершив. Чем дальше мысли углубляю В сокровище Духовных благ: Творец! тем больше ощущаю, Сколь беден я и слеп и наг. Твои ж щедроты неизследны, К Тебе зову из мрачной бездны: Пошли мне Духа Твоего. Он там, где хощет, жизнью дышит; Сердцами кротко к благу движет: Он жизнь, Он есть душа всего. Коль узники так жаждут света В последние их уж часы, Или земля под зноем лета Прохладной вечера росы, То умираю я от жажды. Твоей я жажду света правды, Дождя Твоих, о Боже! благ, Твоим был обнадежен словом. — Поставь меня во свете новом, И ороси иссохший прах.

Пол читал поэму так, как он обычно это делает: медленно, пережевывая каждое слово своими большими губами, закладывая ее на хранение.

— А знаешь что? В таком виде она производит впечатление. Не скажу точно какое, но производит. Давай доведем дело до конца и посмотрим, что он там зашифровал.

— А как мы это сделаем? Стрелки вниз и вверх, положим, указывают на то, сколько надо отсчитать строк или строф.

— Строф, строки, через точку.

— Пусть так, но у нас нет точки отсчета.

— Как нет? А это вот: «от рождения». Находим в поэме «рождение» и начинаем отсчет. Но сначала пронумеруем строфы, а то автор не озаботился.

Мы так я сделали, но слова «рождение» в поэме не было.

— Ничего страшного. — Пол, похоже, воспринимал наше занятие как квест. — Нет таких крепостей, которые нельзя было бы взять с помощью глотка «Famouse Grouse». Строфа 8. «Перероди меня, Зиждитель». Строфа 18. «Души растленной к возрожденью».

— Во-первых, натяжка, во-вторых, предпоследняя стрелка показывает 21 вверх. Мы со свистом вылетаем за пределы поэмы. Если строфами считать.