От чтения – к творчеству жизни
Шрифт:
Из Челябинска о повести А. Гайдара «Тимур и его команда»: «А может быть, это были не детские игры? Просто так жили, потому что так и надо жить», Дарья 12 лет.
«Яжду книгу, которая помогала бы жить и создавать свой образ идеальной жизни». Девочка, 15 лет.
3. Как литература входит в жизненный состав читателя
(Расширенный вариант статьи, опубликованной в журнале «Начальная школа: плюс-минус», 2000, № 5)
Иван Бунин, рассказывая о влиянии на него в детстве стихов Пушкина, использовал выражение Гоголя «вошли в жизненный состав». Такое же выражение применительно к поэзии Пушкина встречается и у Марины Цветаевой. Войти искусству в «жизненный состав» личности – значит, стать органической частью его субъективного «Я», нравственным регулятором поведения и взаимоотношений с людьми, взглянуть на собственную
Каждый, кто имеет дело с детским чтением, очевидно, стремится к тому, чтобы лучшие произведения художественной литературы входили в жизненный состав личности ребёнка, затрагивали бы его душу, обогащали бы его внутренний мир, духовно возвышали, короче говоря, воспитывали. Сейчас, когда слово «воспитание» из забвения выходит на авансцену педагогики как глобальная задача гуманизации юного поколения, роль художественной литературы в развитии личности неизмеримо возрастает: из средства развлечения или информации она становится источником саморазвития и творческой самоактуализации личности.
Процесс чтения находится на стыке двух миров – мира литературы и мира её читателя, творчества писателя и творчества читателя. При полноценном чтении эти миры должны слиться: литература должна войти в мир души читателя, а мир души читателя – в литературу. На этом «совмещённом поле» и происходит влияние художественного произведения на читателя, формируются его жизненные цели и стиль поведения, реализуется творческий потенциал и литературы, и её читателей.
Бытует мнение, что степень влияния книги на ребёнка, включенность её в «жизненный состав» личности всецело зависит от уровня понимания прочитанного. А он поднимается в результате анализа произведения. Сотни пособий, адресованных учителю-словеснику, написаны сегодня о том, как разбирать текст изучаемого произведения, составлять его план, как изучать стиль, композицию, язык, жанр произведения, как анализировать поведение героев, описания природы и т. п. А интерес детей к учебному предмету «Литература» все падает и падает, духовный мир ребёнка скудеет и скудеет. Разве в том сила искусства, чтобы читатель пересказал сюжетную канву прочитанного, сумел определить жанр произведения или сформулировал тему? Сам по себе этот интеллектуальный тренинг, несомненно, полезен: развивает речь, учит аналитическому мышлению. Однако не он определяет интерес к чтению и силу влияния книги на читателя.
Еще Белинский, говоря о детском чтении, убеждал, что восприятие художественной литературы должно начинаться у ребёнка с чувства, а черёд рассудку ещё придёт. Хорошо известны его слова: «Пережить творения поэта – значит переносить, перечувствовать в душе своей всё богатство, всю глубину их содержания, переболеть их болезнями, перестрадать их скорбями, переблаженствоватъ их радостью, их торжеством, их надеждами». Аналогичную мысль относительно чтения художественной литературы высказывал известный русский философ И. А. Ильин в своей книге о роли чувств «Поющее сердце»: «Одного рассудка для чтения недостаточно. Надо пережить страсть страстным чувством, надо пережить драму и трагедию живою волею, в нежном лирическом стихотворении надо внять всем вздохам, вострепетать всею нежностью, взглянуть во все глубины, дали…» Аналогичных мыслей выдающихся писателей и деятелей культуры, касающихся эмоций, можно было бы привести немало. Приведём для убедительности ещё одно высказывание, близкое теме «жизнь через искусство» всемирно известного ученого В. И. Вернадского, взятое мной из его письма Н. Е. Старицкой: «Разве можно узнать и понять жизнь, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых фантазий?». Но дело не в авторитетах, а в том, что эмоциональный резонанс читателя отвечает природе искусства, которое, по мнению Л. Толстого, как раз и основывается на способности «заражать» чувствами других людей: «Чувства, самые разнообразные, очень сильные и очень слабые, очень значительные и очень ничтожные, очень дурные и очень хорошие, если они заражают читателя, зрителя, слушателя, составляют предмет искусства».
Названный великим писателем процесс «заражения» психологи обычно называют сопереживанием (в научной терминологии – эмпатией), а его высший уровень – катарсисом. Субъективно катарсис переживается читателем как душевный подъем, радость бытия, готовность к высоким и добрым поступкам, к осознанию своего человеческого предназначения. Вот, к примеру, впечатление одной из юных читательниц от сказок Евгения Шварца: «Когда кончилась первая сказка, я даже не знала в первые минуты, где я сижу, такая интересная была эта книга. Я читала дальше и дальше. И мне казалось, что весь мир изменился. И каждый предмет казался новым. И когда вышла из дома во двор, то наш дом казался просто золотым. А мир – прекрасным. Закончив книгу, захотела прочитать её заново». Идя от противного, можно с уверенностью считать отсутствие сопереживания в ходе чтения, неспособность к катарсису показателем отчуждённости ребёнка от литературы,
Говоря о сопереживании в процессе чтения, надо иметь в виду два субъективных мира, с которыми читатель вступает во взаимоотношения. Один – это мир персонажей, другой – мир автора. Это разные миры, хотя и тесно друг с другом связанные. Эмоциональный резонанс с автором – это более сложный процесс. Его сложность объясняется тем, что автор художественного произведения, как правило, о себе прямо не говорит. Его в тексте будто бы и нет. Подлинный писатель свои «невидимые миру слёзы» высказывает через систему художественных образов, через тональность и построение фраз, лексику, описание природы и т. д. Тонкий читатель эти сигналы воспринимает и реагирует на них. В итоге интуитивно рождаются чувство автора и субъективное к нему отношение.
Взять, например, отношение Пушкина к персонажам его сказок. По одному тому, что ткачиха с поварихой у него «говорят», третья сестра «молвит», можно безошибочно угадать его симпатии. Несомненное сочувствие поэта к старику, живущему со старухой у самого синего моря, мы видим, в частности, в «нечаянно» вырвавшемся ласковом слове «старичок». А любовь Пушкина к мертвой царевне слышится в его словах: «Вот она, моя душа…» Личное отношение поэта проявляется в интонации, в деталях, сознательно или бессознательно подчиняет себе чуткого читателя и заставляет разделить с поэтом его отношение к героям, пушкинскими глазами посмотреть на изображаемый мир.
Что касается сопереживания персонажам произведения, то связь читателя с ними более непосредственная. Однако и здесь есть свои сложности. Чтобы реагировать на чувства, надо понимать их язык. Персонаж, как и живой человек, о своих чувствах говорит мало. Их надо обнаружить в мимике, интонации голоса, в выражении глаз, в молчании. Если для читателя за этим ничего не стоит, то на пути к сопереживанию возникает барьер. Обратите внимание, как красноречиво молчание в тех же сказках Пушкина. В молчании сосредоточен высший накал чувств, когда слова бессильны передать «бурю ощущений». Вспомним, как князь Гвидон томился своей грустью-тоской по отцу, сколько раз звал его в гости. И вот, наконец, долгожданная встреча состоялась, и что же? «В город он повёл отца, ничего не говоря». Сколько волнения, радости, внутреннего напряжения мы чувствуем в этом «ничего не говоря». Эмоциональный накал молчания обнаруживается и в «Сказке о рыбаке и рыбке». На все просьбы старика рыбка отвечала: «Не печалься, ступай себе с Богом», но в последний раз, когда старуха посягнула на свободу рыбки, та ничего не сказала старику, сколько ни ждал он ответа. Подобное произошло и со стариком, который пытался всякий раз перечить требованиям старухи. Но в последний раз, когда она захотела стать владычицей морской, старик не вымолвил ни слова. Разве это читателю ни о чем не говорит? Молчат герои, но сердце читателя возмущено, его воображение активно работает.
Способность читателя к сопереживанию тесно связана с развитием читательского мастерства, с умением читать не только текст, но и подтекст, и контекст – пространство между слов, заполнять которое и выпадает на долю догадливого читателя. Особое значение имеют детали. Нигде у Пушкина прямо не сказано, что у рыбки менялось отношение к просьбам старика. Это передаётся через описание моря и через структуру произносимых рыбкой фраз. Казалось бы, какие мелочи – рыбка на просьбу старика о новом корыте охотно отвечает: «Будет вам новое корыто». Соглашаясь выполнить просьбу о новой избе, прибавляет: «Так и быть». А в следующий раз просто утешает старика: «Не печалься, ступай себе с Богом». В этих мелочах скрыта динамика чувств рыбки – от радушия к холоду, от готовности сделать всё, что ни попросит старик, до полного отказа выполнять просьбы. От того, заметит ли читатель смену настроений рыбки, зависит и его собственное отношение к посягательствам старухи.
Проблема сопереживания – это не только проблема формирования личности ребёнка средствами литературы, но и вопрос о судьбе самой литературы, её чтения, ибо сопереживание – главная сила, движущая человека к книге. Подтверждение тому – воспоминания многих людей о своём детском чтении (отсылаю к книгам «Природа детства в зеркале автобиографий», СПб, 1998 и «Школа чтения. Опыт, теории, размышления». Хрестоматия. Сост. И. И. Тихомирова. М., «Школьная библиотека, 2006). Вот одно из них: «С каким тревожным чувством следил я тогда за судьбой героя, как страдал и как радовался за него; его горести и счастье прочувствовал я сполна. И эта тревога чувств, так сильно волновавшая, имела какую-то неизъяснимую прелесть». «Прелесть тревоги чувств», о которой так трогательно рассказал сказочник А. Н. Афанасьев, и есть тот невидимый, но важный стимул чтения художественного произведения.