От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2
Шрифт:
Он отвернулся, набрал воздуха в грудь и заговорил:
— Вы знаете… Леночка… моя невеста. Я не буду больше жить… На Дегтярной, в доме номер 28, квартира 36, во дворе… Моя мать… Расскажите ей, как я умер.
Юнкера подходили к красногвардейцам и заговаривали с ними. Красногвардейцы, молодые рабочие в черных пальто, а многие и без пальто, в пиджаках, опоясанных патронными сумками и пулеметными лентами, стояли, опираясь на винтовки и шутили.
— Что, господа буржуи, попановали и
— Третьяго дни таких, как вы, сотню на Смоленском поле в расход вывели.
— Оставьте, товарищи, каждый в своем праве. Отпустят вас. Только подписку возьмут, что вы против Советской власти никогда не пойдете. Живите. Большевики добра хотят.
— А куда ушли казаки? — спрашивали юнкера.
— В Гатчино. Да и казаков-то — кот наплакал. Только четыреста человек и пошло за Керенского. Все за народную власть!
Поздно ночью узнали, что привезли арестованных министров.
— Капут Временному правительству, товарищи. Рабоче-крестьянская власть наступает в Рассее. Теперь и мир, и хлеб, и земля. Никто вас, юнкарей, не тронет, — говорили красногвардейцы.
От надежды, подлой надежды, как-нибудь сохранить свою шкуру, переходили к страшному отчаянию. Слышались стоны насилуемых женщин, липкое сознание какой-то низости вступало в молодые сердца. И тогда тошнило не от одного голода. Несколько человек, угревшись вместе в углу двора, положив головы на мокрые плиты тротуара, спали, решив, что надо набраться сил для завтрашнего дня. Среди них был Миша. Все кипело в нем негодованием, и вместе с тем какой-то план геройского подвига, который он должен совершить, создавался несознательно в его голове.
Вагнер стоял, прислонившись к стене, и лицо его с закрытыми глазами было так бледно, что Нике временами казалось, что он уже умер от горя. Но, увы! От горя не умирают.
Так долгая, мучительная, холодная и сырая шла ночь, и каждый знал, что эта ночь последняя для него.
Как хотелось многим проститься со своими, увидать последний раз лицо матери, отца, сестер и братьев, увидать свой дом, свою квартиру.
— Как думаешь, — тихо проговорил Ника, обращаясь к Павлику, — Таня и Оля чувствуют теперь, что с нами?
— Страшно подумать. Оля в Царском, а Царское…
— Бог милостив.
— Ты думаешь, нас расстреляют?
— Только не мучали бы.
— Ах! Уже умирать! Мы так молоды.
— Молчи!.. Молчи!..
Утро наступило наконец, хмурое, туманное и сырое. За воротами в узком переулке с тяжелым грохотом промчался грузовой автомобиль и остановился, треща машиной. Во двор вошел молодой человек с бледным лицом, окруженный вооруженными матросами. Он держал в руке револьвер и бумагу.
— Юнкерам построиться! — властно крикнул он.
Юнкера стали
— Советская власть победила, — стал говорить приехавший. — Во всей России водворяется порядок, и совет народных комиссаров постановил даровать жизнь тем, кто был обманут и ослеплен безумными вождями, стремившимися к реакции. Вы подпишете здесь бумагу о том, что вы признаете власть советов и не будете выступать против нее с оружием в руках. И тогда вы свободны. Можете ехать по домам. Клянитесь в этом.
Юнкера молчали. Многие тяжело дышали. Слезы стояли в пустых усталых глазах.
— Я клянусь, — раздался искусственный ломающийся бас, — всю жизнь бороться против насильников русского народа и уничтожить предателя, подлеца и шпиона Ленина!
— Что-с! Кто это сказал? — визгливо выкрикнул молодой человек.
— Я! — выступая вперед, сказал Миша. — Господа, подписывайте бумагу Она вынужденная и ничего не стоит. Моя кровь развяжет вашу клятву.
— К стенке! — взвизгнул молодой человек.
Матрос так толкнул Мишу, что он упал на камни, но сейчас же встал и смело подошел к стене.
Он стоял у стены, и его глаза, большие и лучистые, сверкали, как глаза Ангела на иконе.
— Стреляйте же! — крикнул молодой человек и прицелился сам из револьвера.
— За Царя и за Русь!
Резко щелкнуло около десятка ружей. На бледном лице вдруг черным пятном появилась кровь, глаза закрылись, тело безсильно согнулось и рухнуло ничком на мокрые камни, из которых выбивалась бурая трава
— Мерзавцы! Палачи! — крикнул Вагнер и кинулся на молодого человека, но сейчас же грубые руки схватили его и установили у стены.
— Этого я сам, — сказал молодой человек и, подойдя на шаг к Вагнеру всадил ему пулю в висок из револьвера.
— Да здравствует революция! — крикнул он и в каком-то экстазе продолжал стрелять в труп Вагнера.
— Ну-с, господа! Кто еще желает?
Юнкера стояли молча. Некоторые тряслись сильною, заметною дрожью.
— Пожалуйте подписываться.
Через полчаса они выходили из крепости. Они шли молча, не глядя в глаза друг другу.
Под воротами их обогнал автомобиль — грузовик — и заставил прижаться к стене. На грузовике уезжали матросы. Они сидели по бортам платформы, а на дне ее лежало два трупа.
Матрос схватил винтовку и выстрелил поверх голов юнкеров. Юнкера невольно отшатнулись. Матросы грубо захохотали.
За мостом юнкера расходились и тихо брели по своим домам. Кругом кипела и бесновалась уличная толпа, шатались солдаты и слышались крики: «Да здравствует советская республика!»