От двух до пяти
Шрифт:
В один и тот же день - в январе 1955 года - я получил два письма от читателей. В одном сообщали мне о таком диалоге:
– Майя, что ты делаешь?
– Я заключаю дверь. (То есть запираю на ключ.)
В другом письме приводилось восклицание четырехлетнего Бори:
– Нелина мама уехала и заключила мой стульчик! (То есть опять-таки замкнула на ключ, - очевидно, в чулане.)
И, конечно, я не мог не вспомнить, что прежде в слове "заключить" корень ключ ощущался гораздо сильнее, чем нынче. У Барсова, например, в его книге "Причитания Северного края", в фольклорной легенде "Происхождение горя народного",
42
Характерно, что Некрасов, списывая для себя эту легенду, предпочел придать слову "заключенный" его современное значение: "к тюрьмам заключенных", то есть "к тюрьмам узников", потому что в эпоху Некрасова редко говорили "заключенные двери", "заключенные тюрьмы", и слово "заключенный" стало применяться к людям (Н.А.Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. III, М. 1949, стр. 636).
Ребенок не мог бы самостоятельно воссоздать это старорусское слово в его первоначальном значении (которое нынче уже совершенно забыто), если бы родной народ, снабдивший его материалами для построения слов, не вооружил его - одновременно с этим - нужными методами для их построения.
Вспомнилось также у Николая Успенского: "Мужики заключались в эвтой риге" [43] .
Когда на одной из предыдущих страниц я приводил детское слово "ещёкать" (от наречия "ещё"), мне и в голову не приходило, что это же новообразование может параллельно возникнуть среди взрослых в народной среде.
43
Н.В.Успенский, Повести, рассказы и очерки, М. 1957, стр. 67.
В.О.Перцов сообщил мне такой эпизод, слышанный им от П.П.Бажова. Был когда-то на уральском заводе один инженер, любивший при всякой оказии произносить утомительно длинные речи. Каждую речь он неизменно заканчивал традиционным призывом, где часто повторялось словечко "еще" ("Будем работать еще продуктивнее, еще энергичнее" и т.д.). Это "еще" произносилось им особенно громко. Слушатели подметили однообразный покрой его обильных речей, и один из них, когда в речи оратора появилось "еще", облегченно вздохнул и шепотом утешил Бажова:
– Ну, теперь скоро конец! Уже начал ещёкать (по местному произношению - "ишшокать").
Не показательно ли, что неологизм малыша ленинградца совпадает до полного тождества с тем словом, которое создал экспромтом на далеком Урале взрослый "простой человек"?
Если бы речь и мышление двухлетних, трехлетних, пятилетних детей не были проникнуты общенародными нормами языка, мы никогда не могли бы наблюдать отмеченную выше особенность детского словотворчества, которая заключается в том, что разные, очень разные дети, отдаленные друг от друга большими пространствами, из поколения в поколение самостоятельно придумывают одни и те же слова - будь это в Крыму, или в Новгороде, или где-нибудь у китайской границы.
Так, например, слово "кусарик" я услышал впервые от трехлетней девочки
Таких фактов великое множество, и, конечно, они никогда не имели бы места, если бы дети в своем словотворчестве не опирались на одни и те же законы развития языка, надолго установленные русским народом.
Выше я привел одно слово, изобретенное трехлетним ребенком:
– Мама сердится, но быстро удобряется.
Это слово вызывает у взрослых улыбку, ибо связывается в их уме с удобрением полей. Между тем ребенок самостоятельно произвел его от слова "добрая" (в смысле "сердечная") и знать не знает ни о каком удобрении (где "добрый" означает "унавоженный", "тучный").
Замечательно, что в старорусском языке, лет триста назад, "удобряться" и значило сменять гнев на милость, размягчаться душой. Протопоп Аввакум так и писал в своей книге: "бабы у добрились". Та же форма сохранилась в народной пословице: "Удобрилась мачеха на пасынка".
Здесь одно из наиболее наглядных свидетельств, что при создании всякого нового слова ребенок почти всегда применяет те же самые методы, какие применяет народ.
И разве не знаменательно, что слово "всколькером", которое у меня на глазах создал четырехлетний ребенок под Брянском, оказалось давно существующим в речевом обиходе народа! Ю.Трапезников сообщил мне, что в Вологодской области, в деревне Горке (Ковжевского сельсовета), принято, например, говорить:
– Всколькером, бабы, завтра по ягоды пойдем?
Это ли не доказательство близости детского языка и народного!
Или возьмем хотя бы слово "льзя", которое снова и снова создается детьми, услышавшими от взрослых "нельзя".
Ведь оно и сейчас существует в народе, о чем недавно напомнил мне в письме П.В.Зимин. "Я живу, - пишет он, - в г.Вельске, Архангельской (ранее Вологодской) области и как любитель занимаюсь изучением здешнего диалекта. Так вот я слышал здесь такие выражения:
– А льзя ли, батюшка, здесь пройти-то?
– Силуян Ликарионович, льзя ли так делать-то?"
Полное совпадение детского языкового мышления с общенародным.
Или, например, слово "ворк" вместо нашего взрослого слова "ворчание". Алёна, внучка художника В.М.Конашевича, однажды заявила ему:
– Я бабушке не спускаю: она ворчит, а я строптивлюсь. Один ворк, один строптив.
Ворк не может быть чужд языку, в котором, как указывал Пушкин, "хлоп употребляется в просторечии вместо хлопанье", "шип вместо шипение":
Он шип пустил по-змеиному.
Защищая от своих критиков слова "хлоп", "молвь", "топ", Пушкин писал:
"Слова сии коренные русские. "Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ".
Ворк, изобретенный четырехлетним ребенком, относится к той же категории слов, так как вся фактура этого слова создана по законам русского народного языкового мышления. К той же категории, что "шип", "ворк", принадлежит и слово "пад" (вместо падение):