От Каина

Верт Александр

Каин зловеще улыбнулся.

– Мой похититель был рослым мужчиной крепкого телосложения, он легко закинул меня себе на плечо и понес куда-то, а мне оставалось лишь бороться с чувством тошноты.

Каин потянулся к чашке, сделал глоток кофе и, казалось, постарался прочувствовать его вкус, а после быстро поставил чашку, вновь отклонился, облизал губы и продолжил:

– Он принес меня в дом, поднялся на второй этаж. Мне было сложно следить за местностью, да и я особо не старался, но когда он зашел в комнату и швырнул меня на кровать, мне все стало понятно. Это был в целом банальный вариант и самый мерзкий. Насильники всегда раздражали меня, особенно если речь шла о детях. Наверно, это отзвук моих собственных детских обид, но боль любого ребенка всегда ранила меня сильнее боли любого взрослого. Тогда я испытал второй острый приступ гнева. Мне захотелось порвать этого человека на месте! Силы бы мне хватило. Я даже приподнялся на локтях, оскалился и напрягся, чувствуя, как медленно поддаются тугие веревки, но мужчина рывком набросился на меня. Прижав к кровати, он ударил меня по лицу. Он ничего не говорил,

но от этой пощечины зазвенело в голове. Он нависал надо мной и это был отличный шанс нанести удар и перестать быть жертвой, но от этой мысли мне стало стыдно. Потому что ее порождал страх. Я уже чувствовал его. Ничего не произошло, но я понимал, что произойдет, не начни я делать то, чего дети не делают. Только как я хочу понять человека, не играя по правилам человека? Мне стало и стыдно, и страшно, и мерзко. Если я, бессмертный, боялся стать подстилкой непонятного грубого мужика, то что испытал бы обычный мальчик лет двенадцати, лежа там на постели с этим мерзким «кляпом» во рту, с грубой веревкой на руках и этим верзилой рядом? Я заставил себя остаться, потому что никогда не смогу ни понять, ни помочь, если сейчас воспользуюсь своей силой и знаниями. Это решение далось мне легко и быстро. Я больше не пытался освободиться и, видимо, потому что я больше не дергался и не пытался подняться, он не стал меня бить вновь, зато достал нож и стал быстро, я бы даже сказал жадно, рвать им мою одежду, не церемонясь и не боясь меня ранить. Несколько раз лезвие опасно касалось кожи, а кое-где оставило царапины, но ему было все равно, он резал и рвал, сначала рубашку, потом штаны, а потом посмотрел на меня немного удивленно или даже разочарованно, видимо ожидал кого-то не столь крепко сложенного. В конце концов, не смотря на свою худобу, я не похож на маленького хрупкого мальчика. Под моей кожей еще при человеческой жизни были крепкие мышцы, и потому их не могла искоренить даже моя бессмертная лень. Он отбросил нож, но увидев мой взгляд, усмехнулся. «Смотри на меня, я буду доволен, если увижу, как изменится твой взгляд».
– Вот что он сказал мне, а потом рассмеялся. Ком ужаса стоял у меня в горле, но я не мог его даже сглотнуть из-за все той же треклятой тряпки, а мужчина двинулся ко мне, приспуская штаны. В тот миг я трусливо закрыл глаза, словно, если не видеть, может стать легче. Это было глупое решение. Когда его руки оказались на моих ногах и скользнули на бедра, уверенным жестом приподнимая их, я в один миг почувствовал себя поверженным, униженным и до ужаса напуганным. Мне даже захотелось просто плакать. Я резко раскрыл глаза и встретил самодовольный взгляд мужчины. Тогда он заговорил в последний раз: «Если будешь хорошим мальчиком, боль будет не долгой». И больше он не смотрел на меня, словно и вовсе забыл о том, что я живое существо. Зато он резко подтянул меня к себе, развел мои ноги и без малейшего предупреждения, без даже проверки моей реакции, просто одним, явно отточенным движением вошел в меня, как говорится, «на сухую».

Каин умолк на миг, посмотрел в окно и продолжил:

– То мерзкое чувство ни с чем не может сравниться. Мало того, что тебя буквально разрывает в прямом смысле, так еще и тело проклятым образом сопротивляется против твоей воли. Каждому движению, каждому толчку, каждой усмешке. Я не владел собой, мной управляли боль и напряжение, которое только нарастало. А насильнику, казалось, это нравилось. Я видел, как блестят в темноте его глаза. Он был жаден и груб и двигался соответственно, потому очень скоро смазку ему заменила моя кровь. Мне хотелось оскалиться, закричать, порвать веревки и проломить ему череп. Я до того момента и представить не мог, что может быть что-то столь же отвратительное по ощущениям, охватывающим тело и дух. Я смотрел на него и думал, что поступи с ним кто-то так же, он наверняка не был бы таким довольным. Но я закрыл глаза и попытался забыться, в конце концов, со мной ничего не будет. Я бессмертен и раны мои заживут быстро, как бы далеко не зашел этот ненормальный, но тело не хотело слушаться. Он врывался в меня рывком, вызывая боль, от которой каждая клеточка моего тела напрягалась. И самое противное было в том, что в ответ на мою боль, скрыть которую было очень трудно, его член внутри меня становился больше, а боль становилась сильнее. Когда же я понял, что он близок к завершению, он внезапно отпустил мои ноги и с силой впился в мое горло, вдавливая в кровать так, словно собирался сломать мне шею. Дышать из-за мерзкого кляпа было и так трудно, боль давно усилила этот эффект. Я отключился, пусть и на короткий миг, но это избавило меня от мерзкого ощущения довольной вибрации от члена этого подонка. По крайней мере, именно так я формулировал все это в своей голове, когда новая пощечина привела меня в чувства.

Каин чуть опустил голову, вздохнул, потом приблизился к столу и совершенно спокойно посмотрел в свою чашку кофе. Затем усмехнулся и продолжил:

– Дальнейшие детали будут излишни. Только суть расскажу. Я полагал, что на этом все и закончится, но это было только началом. У этого человека был изощренный вкус. Он долго надо мной глумился, бил, насиловал, смеялся, применял всякие «игрушки», о которых вашей неискушенности лучше даже не знать. Через пару часов я понял, что уже не смогу сбежать, если захочу. У меня не было сил, чтобы порвать веревки, которые перевязывались сотни раз, а потом и вовсе отсутствовали, но я не мог уже ничего сделать. Было мерзко понимать, что у меня в глазах стоят слезы, и я готов молить о пощаде. Меня останавливала разве что все та же противная тряпка. Я не помню, как настал день, и как снова стемнело, время от времени я терял сознание, но его и это не останавливало. Наверно, любой обычный мальчишка умер бы, но его бы и это не остановило.

Каин посмотрел на

Ивана, пронаблюдал весь ужас с его глазах, тяжело вздохнул и завершил свою страшную историю:

– Когда стало совсем темно, он завернул мое изуродованное тело в покрывало и вышвырнул в реку.

Старик аж вздрогнул от холодных глаз собеседника, но тот улыбнулся.

– Но вы ведь понимаете, что я не мог умереть?

Глава 30

Глава 30 - Умение пережить

– Я вернулся в ад, но от бессилия тогда довольно нелепо просчитался с переходами и появился в коридоре обнаженный, израненный, с кровью струйкой сочащейся по ногам. Стоять на ногах я почти не мог и дышать тоже. Только так и не вытащил чертову тряпку из своего рта, потому что почти забыл о ней. Я не успел даже прийти в себя, а мне на плечи лег плащ отца. Он был прохладным. От него становилось легче почти мгновенно. Кагитор тогда сказал лишь, что велел приготовить для меня ванну, и оставил меня, словно знал, что я сейчас никого не хочу видеть. Во мне все кипело, хоть и не было сил. Смешно, но мне - бессмертному развратнику - было стыдно и страшно! Тогда я понял, что хочу мстить. Причем не просто мстить, я хотел причинять боль, уничтожать, рвать на части и заставлять плакать. Мне удалось то, чего я желал - я попал в систему человеческого насилия. Войти в нее оказалось слишком просто, а вот выйти...

Каин улыбнулся и поднял руку, заставляя тьму сгуститься. Это значило, что дальше он намеревался показывать свою историю.

***

Раненое тело не успело зажить. Кровавые корки на руках привлекали внимание Каина. Он то и дело, замирая, нервно впивался в них зубами, сдирал, норовя оставить еще больший след, но, как и прежде, его тело планировало избавиться от всех ран и не оставить следов. Он знал это, но все равно снова и снова, разводя краски на небольшой деревянной палитре, обращал внимание на застывшую бусину крови и прислушивался к тому, как дрожит его собственное сердце.

Сам себя не понимая, Каин не хотел никого видеть и, в то же время, содрогался от того, что был совсем один. Однако не покидал своей комнаты, игнорировал отца, который то и дело подходил к двери, давая почувствовать свое присутствие, а после исчезал, не видя готовности разговаривать.

Чаще всего Каин вспоминал Люцифера. Он думал о падшем, понимал, что тот наверняка беспокоится из-за отсутствия друга, но ощущал себя недостойным внимания добрых зеленых глаз.

Жертвой он себя не чувствовал. Слово «жертва» в его сознании не возникало, только гнев и какое-то странное вязкое отчаянье с ощущением грязи в каждой клетке собственного «Я». Он уже не один раз погружался с головой в горячую воду и раздирал собственную кожу, стараясь избавиться от этого мерзкого чувства, но это ему не помогало. Он только содрогался от боли, что горячая вода причиняла ранам, и не мог даже плакать, а потом запирал комнату и рывком забирался на стремянку, прихватив с собой палитру. Брал кисточку и дрожащими руками клал краску на подготовленный для нее потолок.

Никогда прежде он не занимался росписью, тем более потолков, однако подошел к делу с дотошностью профессионала. Изучив не одну книгу, Каин тщательно подобрал раствор, которым покрыл каменный потолок, прежде чем взяться за краски, а после долго подбирал каждый оттенок. Художником он не был и раньше рисовал лишь схемы, чертежи и лишь изредка анатомические наброски. Все это было нужно для его обучения, а теперь из него рвалась художественная страсть. Он хотел показать небо, настолько реальное, насколько только можно было себе представить. Он избирал зелень так, словно надеялся вдохнуть в нее чувство свежести, а красные тона так, словно это должна была быть живая кровь, а не краска. При этом до последнего момента он и сам не знал, что собрался рисовать над своей головой в этой комнате в самом центре ада. И даже стоя на стремянке со всей палитрой синих тонов, касаясь кистью потолка и оставляя первый полупрозрачный мазок, он не понимал, чего ждет.

Синее небо над его головой очень быстро засияло тем светом, что он видел лишь однажды. Таким небо бывает лишь в горах, когда кажется, что, протянув руку, можно дотянуться до облаков. Тогда он улыбался и дрожащими руками создавал листья поверх этой синевы.

С каждой линией ему все больше хотелось разрыдаться, но ни одной слезинки не появлялось на ресницах. Он просто продолжал работать, постепенно забывая о странном чувстве на коже, о ране на руках, о еде и сне, о времени и людях. Над его головой высились яблони с огромными плодами, как в детстве, а над ними небо с явным бесконечным светом. И так хотелось протянуть руку еще выше, но камни не позволяли подобного.

Не спеша, с любовью, он выводил каждую линию. Поднимал кисть, касался ей потолка, клал тонкие мазки один за другим, постепенно выводя нужный тон и форму.

Когда алая капля сорвалась и упала на его щеку, он испугался. И в один миг вспомнил все. Его сердце охватила паника, будто это была не капля краски, не бусинка жалкого раствора, а голос боли и отчаянья. В тот миг ему казалось, что сильные руки вновь сомкнулись на его горле. Он задрожал и чуть не рухнул со стремянки, но взял себя в руки, даже не вытер краску со своего лица, поднял глаза к рисованному небу, а дальше, словно гордец, продолжал свою работу с явным вызовом и дьявольской усмешкой.

Когда роспись была завершена, Каин подобрал серые тона, подобные цвету стен, и обрамил ее так, словно кто-то разрушил потолок, открыв новые виды. Тогда он отбросил краски, захлопнул книжки и лег на пол.

Над ним было небо и ему казалось, что он слышит шум ветра. Трава касается его кожи, а из хижины доносится запах свежело хлеба.

Если бы он был обычным мальчиком двенадцати лет, он умер бы еще ночью, не дожив до утра, а если бы дожил, то непременно умер бы днем. В холодную воду непременно упало бы мертвое тело.