От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Шрифт:
В мае 1929 г. Горький вновь приезжает в СССР. Он уже не присматривается. Он уже «свой». Горький стал не изучать незнакомую ему жизнь, что с удовольствием бы делал мало-мальски даровитый писатель, а слепо пропагандировать достижения социализма. А это уже никакого отношения к писательскому ремеслу не имело. При этом его социалистическая идеология стала неотличимой от сталинизма. Горький съездил в Ленинград, его свозили в Соловецкий концлагерь. Писатель О. Волков увидел эту поездку глазами зэка: «Раздувшийся от спеси… прошелся он по дорожке Управления. Глядел только в сторону, на какую ему указывали, беседовал с чекистами, обряженными в новехонькие арестантские одежки, заходил в казармы вохровцев…»
Более
В 1930 г. Горький плохо себя чувствовал и в СССР не ездил. Но с каким-то садистским наслаждением следил за готовящимся в СССР процессом над деятелями так называемой Промпартии. Из-за своей бездумной преданности сталинской системе он полностью порвал контакты с Г. Манном, Е. Кусковой, резко обострил отношения с Р. Ролланом. Все поражались его близорукости, а он приходил в ярость от их «буржуазного скудоумия».
Горький ведет активную переписку со Сталиным. Причем уже в 1930 г. тон его писем становится абсолютно нетерпимым. Такое впечатление, что у него внезапно лопнул желчный пузырь: «Весьма прошу Вас: нельзя ли прислать мне показания подлеца Осадчего, а также показания идиотов “крестьянской партии” Чаянова, Суханова и других» (Из письма Сталину 17 ноября 1930 г.).
2 декабря вновь пишет Хозяину: «Замечательно, даже гениально поставлен (! – С.Р.) процесс вредителей. Я, разумеется, за “высшую меру” (речь идет о процессе Промпартии. – С.Р.), но, может быть, политически тактичнее будет оставить негодяев на земле в строгой изоляции. Возможно, что это оказало бы оздоровляющее действие на всех спецев и заткнуло глотки врагам, которые ждут случая поорать о зверстве большевиков».
А когда осужденных на смертную казнь Сталин помиловал, Горький написал ему из Сорренто 11 декабря: «Мне очень хочется набить морды этой сволочи, помилованной, конечно, не по чувству жалости к ней, а действительно по мудрости рабоче-крестьянской власти, – да здравствует она!»
Г. Ягоде Горький пишет, что «очень хотелось ехать в Москву на суд, посмотреть на раздавленных негодяев».
По материалам этого и других процессов Горький даже написал пьесу «Сомов и другие». Сталин распорядился, и Ягода присылал нашему «пролетарскому гуманисту» «тепленькие» материалы, только что пытками выбитые из подсудимых.
К крестьянству, старейшему заклятому врагу Горького, теперь добавилась интеллигенция. Он, правда, ее всегда не терпел. Сейчас же мог проявить свои чувства без стеснения. Гуманизм для него, писателя, перестал быть общечеловеческим. Он стал классовым. Одним словом, с возвращением в СССР Горький внезапно как бы поглупел.
Интеллигенцию он стал воспринимать только как «классово-го врага народа». Если вдуматься, то это почти фашизм, ибо отношение на классовом уровне ничуть не лучше, чем на расовом или национальном. Но, впрочем, это не только горьковский грех, это идеология большевизма.
Л. Спиридонова пишет: «Слова “вредитель” и “враг” Горький услышал сразу же по приезде в Москву. Классовый враг в деревне, вредитель на производстве, экономический саботаж во всех сферах народного хозяйства. Советские газеты сообщали, что органами ОГПУ раскрыт контрреволюционный заговор инженеров и спецов в Донбассе. 55 человек обвинили в сотрудничестве с иностранной
Наивный вопрос. Конечно, можно. Люди его ума и осведомленности в это не верили уже тогда. Достаточно почитать дневники В. Вернадского, М. Пришвина, вспомнить творчество А. Ахматовой, О. Мандельштама и А. Платонова. А ведь все они знали меньше, чем Горький. Но они наблюдали, анализировали, а он лишь вытирал платком слезы умиления, когда ему говорили о заботе «органов» о своих подопечных воспитанниках.
Дело еще в том, что в 30-х годах Горький окончательно перестал быть художником, а потому, утратив писательскую совестливость, он взамен подцепил профессиональное заболевание партийного пропагандиста – ненависть ко всем, на кого указывал хозяйский перст.
Под впечатлением присланных ему материалов следствия по делу Промпартии Горький пишет свою печально известную статью «Если враг не сдается – его уничтожают». Ее напечатали «Правда» и «Известия» 15 ноября 1930 г., т.е. за десять дней до начала процесса!
Вот краткая выдержка из нее: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами… – против нас всё, что отжило свои сроки, отведенные ему историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается – его истребляют».
Если продолжить цитирование этой статьи (не очень, правда, хотелось бы), то станет прозрачно ясно: «враг» для Горького – это русская интеллигенция. Он сдался сам и его искренне возмущало, что сдались не все, что еще остались люди со своими суждениями.
Уже в 1929 г. можно было утверждать безошибочно: Горький «поплыл» в социализм вместе со всеми, он уже не выбирал направление, а сплавлялся по течению. И ликовал (искренне, не поддельно!) по поводу разоблачения вредителей на транспорте, он радовался «Шахтинскому делу» и «Делу Пищевого треста», разоблачению «Инженерного центра», лютовал из-за мягкотелости прокуратуры на процессах Промпартии и Трудовой крестьянской партии. Он писал Р. Роллану о ситуации в стране: «Враг, против которого борются и необходимо бороться, – интеллигенция, стремящаяся реставрировать буржуазный строй, и зажиточное крестьянство, которое, защищая частное мелкое хозяйство… вредит делу коллективизации, прибегая к террору, к убийствам коллективистов… На войне – убивают».
Не стоит забывать: так рассуждает писатель с мировым именем, к голосу которого продолжали прислушиваться во многих странах. Но Р. Роллан не мог поверить и не поверил Горькому, что русские историки – академики С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, М.К. Любавский и Н.П. Лихачев, арестованные по так называемому «Академическому делу», в 1930 г. мечтают о «фашистской» (?! – С.Р.) реставрации. Даже комментировать этот бессвязный «поток сознания» нет желания.
Чтобы познакомиться с общественно-политическими взглядами писателя, достаточно просмотреть его публицистические статьи тех лет. Они стали появляться в центральных газетах сразу же после первого визита Горького в СССР. Если попытаться дать оценку этим статьям, то можно сказать определенно: в ярости, желчи и озлобленности, как в серной кислоте, растворялись остатки художественного дарования Горького. Ибо статьи Горького, помимо прочего, были просто скучными и даже примитивными. Такое впечатление, что писал все эти грубые пасквили кто-то далеко не из самых даровитых партийных журналистов, а Горький лишь подписывал их, не читая.