От кетменя до мундира посла. Страницы жизни семьи, республики, страны
Шрифт:
Стояли ждали 8:00 утра, подъезжала будка с хлебом, запряженная лошадкой. Толпа приходила в движение, возникала толчея, гвалт, младенец просыпался и начинал плакать.
В нашей семье, на правах полноправного члена, проживала баба Шура. В трудные послевоенные годы родители ее приютили. Она была родом из Запорожья, вдова погибшего офицера Красной Армии Александра Дмитриевна Зинько так и не вышла второй раз замуж, стала по сути родным человеком. И любила она нас, детей, как своих собственных. Она работала санитаркой в больнице, часто уходила на ночные дежурства. Во время отсутствия мамы, мы оставались без присмотра, проснувшись, полураздетые выбегали во двор и босиком бегали по снегу. Замерзнув до посинения, забегали в комнату и с нетерпением ждали возвращения мамы с хлебом. Но вот она приносила свежие печеные буханки, растапливала печь, кипятила чай и садилась с детьми
И без того небольшие деньги приходилось всячески экономить. Строительство дома – дело затратное, требовало немало средств, поэтому шло медленно и затянулось на годы. Пережив в собственном доме первую трудную зиму, по весне родители на приусадебном участке разбили огород, завели кур, уток, позже появилась корова. Стало сытнее, разнообразнее. Родители не могли еще покупать сыновьям спортинвентарь. Видя, как его сыновья с завистью смотрят на сверстников, лихо катающихся на коньках по укатанным заледенелым дорогам, отец принялся по вечерам мастерить коньки сам. Из деревянного бруска кухонным ножом вырезал некое подобие полозьев саней, затем каленым гвоздем прожигал отверстия для крепления обуви, брал по размеру деревянных заготовок металлическую ленту, прибивал ее к бруску и конек готов. До сих пор огненная обработка дерева вызываету меня счастливое предвкушение: вот сейчас наступит момент, когда я смогу надеть коньки и съехать с горки.
В детстве первый снег ждешь с нетерпением, порой просыпаешься ночью и первым делом бежишь к окну, выпал ли первый снег. Все им укрыто: деревья, которые еще вчера казались темными и унылыми, преобразились, теперь у них вместо листьев белый пушистый снег. Ждешь снега, чтобы воспользоваться санями или коньками. Город преображался, становился более нарядным. Грязь и слякоть подмерзали, на дорогах образовался снежный накат. Во всех городах, где мне приходилось жить, снег каждый раз заставал горожан врасплох. Зимой прилетали снегири, не крупнее воробья, клюв толстый, широкий, черного цвета, грудка, шея и щеки ярко-красные, крылья и хвост черные. Даже в мороз снегири сидели на заснеженных деревьях почти неподвижно. Птица доверчивая и общительная. Нам не составляло особого труда осторожно взобраться на дерево, приблизиться вплотную и рассматривать ее. Но стоило потянуть руку, снегирь падал камнем в снег.
Когда отец принимался за коньки, дети садились вокруг, с замиранием сердца наблюдая за таинством превращения простой деревяшки и металлической ленты в вожделенные коньки. А тем временем, орудуя ножом, ножницами по металлу или молотком, отец рассказывал истории, сказки, легенды, которых знал множество. Слушая его рассказы, извлеченные из исторических трудов, которыми он увлекался, он рассказывал о своем детстве, роде и несправедливости баев и манапов. Причём даже рассказывая известную историю или сказку, Кожомжар-ата всякий раз импровизировал, добавлял, присочинял что-нибудь свое, не назойливо воспитывая в сыновьях верность, благородство, доброту.
Эту же незабываемую школу воспитания позже прошли и внуки. Став дедом, он постоянно мастерил им шпаги и сабли, вырезал деревянные пистолеты и автоматы, и даже, шил им солдатскую форму. Так случилось, что старшим внуком стал мой сын Владимир. Пока мы учились в московских вузах, он с девятимесячного возраста до 4 лет оставался под присмотром дедушки и бабушки. Больше всего ему нравилось, когда дед читал «Дон Кихота» Сервантеса. Он часто просил Чон-ата почитать ему эту книгу. Кожомжар-ата доставал с полки книгу, не спеша надевал очки, удобно устраивался за столом, и начинал с расстановкой читать. При этом внук спрашивал у деда: «Ата, а как дон Кихот мог с копьем воевать с большой ветряной мельницей?» И дед подробно и терпеливо объяснял внуку, что часто в борьбе силы бывают неравные. Но если у человека, как у Дон Кихота, большое и неравнодушное сердце, если его возмущают зло и несправедливость, он смело вступает с ними в бой, даже если силы неравны. Проходило некоторое время, и внук снова просил деда почитать про Дон Кихота.
Лишь через несколько лет, когда в семье заметно улучшилось материальное положение, родители через службу «товары почтой» первым делом заказали всем троим старшим сыновьям настоящие коньки. Мальчишки их называли дутышами, за их дутую форму. Они считались самыми, говоря современным языком, крутыми коньками. Мы их крепили тонкими верёвками к кирзовым сапогам или валенкам, задники валенок прорезались и нам задавали трепку, иногда, неизвестными путями, к нам попадали парашютные стропы – это была лучшая крепежная ткань.
Занятость на работе в колхозе, где одна сезонная пора сменяла
Мама была строга с детьми, пошедшими в школу. Содержание четырех школьников требовало большой самоотдачи, их надо было одеть, обуть, накормить, оградить от дурного влияния улицы.
В нашем городе было четыре общеобразовательные школы, одну из них все братья окончили в шестидесятые годы. 60 лет назад дети учились 10 лет, мне выпало 11. После 8 класса из школы уходили те, кто не имел желания учиться. Часть учащихся нашего класса предпочитали учиться в строительном профтехучилище или сразу шла на завод ремонтно-механический, учениками слесаря или токаря. Провинциальный городок со своим укладом находился в стороне от культурных и образовательных центров, жил своей размеренной неторопливой жизнью, соседи так же, как и мы ограничивались заботами своих семей. Те, кто дождался повестки из военкомата, уходили служить с охотой. Без всяких душещипательных прощаний, без битья в грудь, без слез по поводу трех-четырех пропащих лет. От службы не уклонялись, во-первых, налажен был строгий учет военнообязанных, во-вторых, это позволяло насытиться новыми впечатлениями, увидеть иные края, призывников южных широт отправляли на север и наоборот. На улицах, вне родительского контроля, насаждалась тюремная романтика. Это, как правило, озвучивалось репертуаром песен или рассказами бывалых. Случалось, юнцы становились наркоманами. Перспектива продолжить образование в ВУЗе воспринималось окружающими сдержанно по многим причинам, низкий достаток в семьях, слабые знания, полученные в средней школе, высокая заработная плата квалифицированного рабочего превышала оклад инженера, врача или педагога.
Жизнь в условиях однообразия, отсутствие новизны угнетала. Наш юношеский возраст наступил в разгар холодной войны, о которой мы не подозревали, но ощущение её проявлялось в пугающей перспективе ядерной войны. Что-то слышали о Карибском ракетном кризисе, но толком никто ничего объяснить не мог. Периодически проводились учения гражданской обороны, обучали пользоваться противогазом, выпускались различные пропагандистские листки, о том, как уберечься от ядерного взрыва и его последствий. Осознание своей отстраненности от центра никогда не обсуждалась в нашей семье, у нас всегда присутствовала уверенность, что дальше мы вырвемся из обыденности, в которой завязли. Мы грезили о Москве. Но это была мечта не столько по какому-то реальному городу-центру политической и экономической власти, сколько по какому-то несуществующему идеальному месту всего лучшего, о чем мы читали в книгах. И вот это четкое разделение мира на "просвещенный центр" и "забитую пассивную периферию" навсегда определило систему наших приоритетов.
Через много лет, уже студентами мы поинтересовались у отца почему он, придавая большое значение образованию, при каждом удобном случае, внушая детям необходимость упорно и настойчиво учиться. Внешне он был не очень озабочен их школьными делами и питал стойкую неприязнь к родительским собраниям. То, что ответил отец, достаточно хорошо и убедительно характеризует, как его самого, так и отношение к людям. Такого чувства горечи и досады, как на том первом родительском собрании, на которое я тогда попал, мне доводилось испытывать очень редко. Почему-то школьные учителя превратили родительское собрание не в совет единомышленников, на котором договариваются, как лучше воспитывать детей, а в сборище обвинителей, доносчиков и провинившихся. На протяжении всего собрания учителя только и делали, что доносили родителям на их детей и обвиняли взрослых в неумении воспитывать своих чад. Дети же в глазах учителей были непослушными оболтусами, неуправляемыми, злостными хулиганами.