От Кибирова до Пушкина
Шрифт:
Издание книги было перенесено в Москву, состав ее за это время изменился, а редактором стал числиться Н. А. Замотин, «человек из вытрезвителя», по слову Ахматовой (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Т. 2. С. 430).
Следующее упоминание его имени относится, возможно, к сложностям прохождения тома стихов Мандельштама в «Библиотеке поэта» или к хлопотам о московском жилье для Н. Я. Мандельштам: «28 июля 1964. Узнать все о Наде <Мандельштам> (Совет Твардовского, Македонова и Орлова)» (С. 476).
По поводу 75-летия Ахматовой он написал стихотворение:
Словно лик иконы чудотворной, От лампад и свеч почти что черный, Вижу строгое твое лицо — Знаменитый профиль горбоносый, И платок, и руку с папиросой, ИСр. рассказ о разговоре в 1962 году:
У Ахматовой были красные финские саночки в виде стула на полозьях; держа за спинку, сани-стул везли вперед. Анна Андреевна любила, когда ее так катали. Это продолжалось, к сожалению, недолго — из-за холода. На одной из наших санных прогулок она была разговорчива и предметом беседы избрала В. Н. Орлова, главу «Библиотеки поэта». Он приезжал в Комарово к знакомым, но видеться с Анной Андреевной не захотел: уже давно он сердился на нее за строку о Блоке «Трагический тенор эпохи» (стихотворение 1960 года: «И в памяти черной пошарив, найдешь…»). Ахматова иронически заметила, что Орлов не может простить ей этих слов, полагая, очевидно, что тенор — это оперное амплуа. (Нужно ли объяснять, что в устах Ахматовой слово тенор означало — Поэт, Певец, Орфей?) Потом Анна Андреевна, как бы «в отместку», рассказала, что Орлов третировал свою жену и был повержен в прах, когда она внезапно его оставила, — какой это был удар по его самолюбию…
Так было при жизни. А в стихах на смерть Ахматовой В. Н. Орлов писал: «Павшая в неравном поединке, / Ото всех испившая отрав, / Спит старушка в кружевной косынке, / Все земное смерило поправ».
Ср. также его рассуждение о строфах «Поэмы без героя»:
Как парадно звенят полозья, И волочится полость козья… Мимо, тени! — Он там один. На стене его твердый профиль. Гавриил или Мефистофель Твой, красавица, паладин? Демон сам с улыбкой Тамары, Но такие таятся чары В этом страшном дымном лице — Плоть, почти что ставшая духом, И античный локон над ухом — Все таинственно в пришлеце. Это он в переполненном зале Слал ту черную розу в бокале, Или все это было сном? С мертвым сердцем и мертвым взором Он ли встретился с Командором, В тот пробравшись проклятый дом?..Стихи, что и говорить, эфффектные, но правды в них ни на грош (это у него-то мертвое сердце!). Не был он ни архангелом, ни демоном, — все это личины, маски!
Ср. также его письмо 1982 года по поводу публикации стихотворения М. Цветаевой «Все повторяю первый стих…»: «Это — истинный шедевр, и что перед ним вся старческая лирика Ахматовой с пресловутой „Поэмой без героя“ в придачу» (Саакянц А. Первопроходец (Владимир Николаевич Орлов) // Русская мысль. 2000. 20–26 января).
Первым известным нам документом о нем как читателе Ахматовой является его, видимо подсказанное портретом О. Л. Делла-Вос-Кардовской, стихотворение 1925 года «К портрету»:
Перелистав знакомые страницы, Оцепенело загляделась вдаль. Приподняты тяжелые ресницы. В сухих глазах — библейская печаль. Так что ж: расторгнув все земные узы, В грядущий мрак заглядываешь ты? Иль снова голос Царскосельской Музы СмутилСм. о нем: Лавров А. В. Этюды о Блоке. СПб., 2000. С. 140–143.
Павленко Петр Андреевич (1899–1951) — писатель. В заметках об истории Постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград»: «Для разъяснения акции населению были посланы эмиссары: 1. Павленко-Крым <…>» (С. 265) — «Павленко, жуткая энкаведешная сволочь и самый оголтелый из сталинских литературных холуев» (Лосев Л. Собранное. Екатеринбург. 2000. С. 543), которого Пастернак как-то назвал «советским эстетом» (Воспоминания о Борисе Пастернаке. М., 1993. С. 174), осенью 1946 года жил в Крыму по медицинской справке — ср. слова А. А. Фадеева: «Завидую Петру, ему хорошо. Сидит на своей горе в Ялте и от всего отбивается анализом мочи» (Катанян Г. Главы из книги «Иных уж нет, а те далече…» // Сохрани мою речь. Вып. 3. Ч. 2. М., 2000. С. 229). В ответ на сетования Вс. Вишневского и на его наблюдения над природой («Опять в багрец и золото одетые леса. Светло на душе. Честно, просто… Есть Сталин на свете» // РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Ед. хр. 2410. Л. 31 об.) Павленко 7 октября 1946 года сообщал:
…Я переживаю здесь тот же шквал, что и ты, правда, на других высотах и широтах, но тот же по существу. Где только не пришлось мне выступать — и на семинаре редакторов район<ных> газет и на сборе н<ачальни>ков политотделов соединений, и нельзя отказаться. Нельзя отмолчаться. Нельзя быть очевидцем только. Обстановка и время требуют участия боевого, решающего. <…> Шквал одних несомненно запугает и отпугнет, других сделает храбрее, сердечнее, дальновиднее, напористее. Я хочу принадлежать ко вторым. <…> Да сгинут кроты Пастернаки, сгинут даже ползучие Леоновы, гиены Сурковы да замолчат! <…> Я здесь один, встреч никаких, со мной только газеты. Я читаю почти подряд решения ЦК о журналах, кино, доклад Жданова, резолюции ССП, интервью Сталина. И это одно. Это единое. <…> Чем хороши решения ЦК, что ими мы офиц<иально> признаны служилыми людьми, госуд<арственными> деятелями. Это вовремя!
По сценарию П. А. Павленко снят кинофильм М. Чиаурели «Падение Берлина», отраженный в одноименном сочинении Ахматовой для цикла «Слава миру».
Ср.: «Среди россыпи — часто драгоценной — мелких заметок П. Павленко есть две <…> Первая —„Большая душа, как большой костер, издалека видна“, и вторая — „Писатель — это огромное сердце“. Счастлив писатель, который так думал и имел право об этом сказать» (Книпович Е. «Писатель — это огромное сердце» // Знамя. 1956. № 2. С. 184); ср. о нем более или менее исчерпывающее: Лурье С. Миндальное дерево, железный колпак. Стиль как овеществленное время // Русская мысль. 2000. 7–13 сентября; Лурье С. Успехи ясновидения (Трактаты для А.). СПб., 2002. С. 218–221.
В начале своего писательского пути он был дружен с Борисом Пильняком (и был его соавтором). См. в его письме к МЛ. Слонимскому от 6 мая 1933 года: «Недавно слышал, что Пильняк делает предложение Ахматовой. Да, и вот этот случай — это все одно и то же — старость» (Фрезинский Б. Судьбы Серапионов (Портреты и сюжеты). СПб., 2003. С. 269).
См. о его «таинственной и зловещей» фигуре в кн.: Громова Н. Узел. Поэты. Дружбы и разрывы. Из литературного быта конца 20-х-30-х годов. М., 2006. С. 203–209. См. о его «карьеристском притворстве», «неартистической душе», «жизни не по душевному бюджету», «скороспелой карьере», «колоссальном материальном благополучии, позорно-колоссальном при очень маленьком даровании»: Олеша Ю. Книга прощания. / Сост. В. Гудковой. М. 1999. С. 251.
Ср. энциклопедическую справку о нем:
В 1945–51 он по состоянию здоровья жил в Крыму, где ему было передано руководство местной писательской организацией. Будучи типичным представителем литературы социалистического реализма, П. принадлежал также к тем немногим писателям, которые ездили в те времена за границу (США, Италия) и могли писать о своих поездках. П. малопопулярный автор псевдореалистического направления <…> В романе «Счастье», получившем известность, поскольку он служил прославлению Сталина, П. говорит о послевоенном восстановлении хозяйства в Крыму и описывает заселение Крыма кубанскими казаками, не выдавая причин этого явления, связанного с депортацией крымских татар. Здесь П. откровенно включается и в партийную кампанию борьбы с космополитизмом.