От красных ворот
Шрифт:
Он был, как я уже подчеркивал, в шапке, а на правом его плече висел рюкзак. Кроме того, он был в черном костюме и в галстуке, но именно шапка и рюкзак вспоминались впоследствии, а галстук и костюм позабылись.
Стремительным и благородным каким-то полушагом-полупрыжком Владимир Николаевич достиг учительского стола и грозно провещился:
Как с древа сорвался предатель ученик...
Ученики, которые успели встать, что6 поприветствовать учителя, остолбенели у парт своих, те же, что встать не успели, так и. замерли
Владимир Николаевич между тем впал в тяжелейшую паузу. В глазах его было предельное внимание. Он явно следил, как срывается ученик-предатель с воображаемого древа и летит в бездну.
Бездна эта была бездонна, и поэтому пауза могла тянуться сколько угодно. И всем ясно было, что, пока летящий предатель не достигнет чего-нибудь, обо что можно вдребезги расшибиться, Протопопов будет следить за его полетом.
И тут послышался страшный удар. Это Протопопов обрушил с плеча на стол свой рюкзак.
И всем ясно стало, что предатель достиг чего-то и расшибся вдребезги. Это была мгновенная и страшная смерть.
Протопопов протянул было руку к шапке, хотел было снять ее, но раздумал.
После смерти образовалась пустота.
В пустоте же этой медленно начинало что-то копошиться, зашуршало что-то, а что - было непонятно.
– Диавол прилетел, - прошеитал Протопопов.
– К лицу его приник.
И Владимир Николаевич отвернулся от этой картины, ему неприятно было видеть все это. Но объяснить происходящее было все-таки необходимо, и он слелал это крутыми и сильными словами:
... Дхнул жизнь в него, взвился с своей
добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны
гладной...
Владимир Николаевич пошарил многозначительно в рюкзаке и вытащил из него австрийский обоюдоострый штык, потом достал буханку хлеба и снял, наконец, шапку. Взрезал штыком буханку и начал есть хлеб.
Ученики окончательно окоченели.
Они не поняли ничего, кроме того, что столь знакомое им слово "ученик" неприятно сочетается со словом "предатель". А некоторые ребята попроще и дело поняли просто: если они будут плохо учиться - "диавол" будет в них "жизнь дхать". Борода же Владимира Николаевича, в которой исчезала краюха хлеба, всем без исключения представилась вратами, ведущими в егортань геенны гладной".
Владимир Николаевич, поедая хлеб, лукаво поглядывал на учеников и бормотал, кивая кое на кого из класса:
Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни...
Окоченевшие ученики немедленно почувствовали себя гагарами, и многим мучительно захотелось, чтоб наслажденье битвой жизни сделалось им доступно.
Владимир Николаевич разглядывал класс и кое-кому неожиданно подмигивал. Подмигнул он и моему брату Боре. И Боря тогда понял, что еще не все потеряно, что ему, может быть, удастся вырваться из семейства гагар.
Некоторые же ученики, наверно, из тех, кому Протопопов
А судьи кто?
– За древностию лет
К свободиой жизни их вражда непримирима...
Владимир Николаевич совершил чудо.
Он вырвал моего брата Борю из семейства гагар-рецидивистов и направил Борины стопы в более высохие отряды пернатых, туда, поближе к уровню вальдшнепов и лебедей.
Он совершил чудо, а сам ушел из щколы, в которой учился ыой дорогой Боря, а затем я.
Радость моих родителей по поводу того, что Боря выбрался из гагар, омрачалась тем, что я еще болтался в гагарах. Считалось, что только Владимир Николаевич может поставить меня на крыло, и он взялся за это тяжелейшее дело.
Поздним вечаром, часов в одиннадцать, я выходил из дому. Я шел к Владимиру Николаевичу Протопопову.
От Красных ворот, которые стояли над метро и над нашим домом, я шел по Садовой-Черногрязской к Земляному валу, там сворачивал налево, и вот уже школа в Гороховом переулке. Здесь-то и дробил Владимир Николаевич твердыню моего гагарства, приобщал меня к уровню полета вальдшнепов.
Делал он это ночью. Днем у него не было никакого времени, и, кроме того, он считал, что ночью гагарство мое дает слабину.
Когда я приходил, Владимир Николаевич сидел обыкновенно в пустой учительской и проверял тетради.
Заприметив меня, он смеялся весело, от всей души и бил меня в грудь кулаками. И я смеялся, уворачиваясь от довольнотаки тяжелых ударов, которыми приветствовал меня мой учитель.
Настучавшись в мою грудь и раскрыв таким образом душу мою для знаний, Протопопов заваривал сверхкрепчайший чай и набивал трубку "Золотым руном" в смеси с табаком ""Флотским".
И мы начинали пить чай.
Владимир Николаевич учил меня, как набивать трубку и как заваривать сверхкрепчайший чай, и ему нравилось, как я справлялся с этой человеческой наукой.
Потом Владимир Николаевич снова начинал проверять тет-. ради, а я ему, как мог, помогал.
В этом и был главный смысл ночного пратопоповского урока: мне, потенциальному двоечнику и другу гагар, великий учитель доверял проверку сочинений, авторы которых, возможно, бывали и старше, и грамотней меня.
Одним махом Иротопвпов. убивал многих зайцев.
Он не только выжимал до предела скудные мои знания, не только напрягал внимательность, обострял ответственность и возбуждал решительность, но и внедрял в меня некоторые сведения из проверяемых мною же тетрадей. А когда я поднаторел, Владимир Николаевич убил еще одного зайца: я немного всетаки облегчал гору его тетрадей.
Он доверял мне даже ставить отметки - двойки и четверки. Тройки и пятерки он ставить не велел. И в этом заключалась любопытная его мысль.