от любви до ненависти...
Шрифт:
— Нет, нет, — заспорила Кэт, поражаясь его внутренней силе, бо только сильный человек мог говорить про себя правду. — Твоя миссия тяжела и не проста. Маленькому человеку неподсудна. Ты уже так топнул ботфортом, что мир заволновался. Посмотри сколько на Москве заморских посланников. Мир понимает, что интереснее тебя нет сейчас правителя. Понимает, что Карл это прошлое. Россия и ты настоящее и будущее Европы. Не ждали. Оттого боятся и мечутся. — Кэт, посмотрев на его благодушное лицо, ловя минуту, попросила:- Пётр, возьми меня в тот новый город с собой. Я не буду тебе мешать. Тенью застыну.
Он рванул её из меховых одеял к себе на колени. Она чуть не стукнулась макушкой о верх возка. Опомнился. Замотал в одеяла и, винясь, заговорил:
— Прости с ума без тебя схожу. Не время, душа моя. Я в разъездах. Дел невпроворот. Тебе будет скучно. Дай срок, разделаюсь со шведом, разгребусь с делами маленько, займусь твоим дворцом. Я уже и место присмотрел. Найму лучшего архитектора ваятеля. Поставим тебе дворец Екатерининский.
Кэт покраснела и замахала руками. Зачем ей дворец, она ж не королева. Кэт и
У ворот встали. Тускло светил фонарь подвешенный сбоку. Возница, спрыгнув с облучка, погрохал кулачищем. Завидев царский возок дворня распахнула ворота. Пётр вылез сам, помог Кэт. В морозном воздухе в каком-то затейливом танце кружатся редкие снежинки. Месяц, повиснув на облаке и сорвавшись, нырнул в понурые ветки плаксивой берёзы и нехотя осветил двор. Разглядев царя, народ повалился в ноги. Он заворчал:- «Встаньте, — указа не знаете?» Подхватив Катерину на руки, понёс в дом. Дворня, стараясь обойти тень царя, следом. Кэт улыбалась: «Всё-таки дома».
В отцовском доме, как в прежние времена натопили баню. Парились, хлестались веничком и купались. Ну и, конечно, любили друг друга. Катерина, его стараниями и долгим ожиданием стала более азартной в любовных утехах. Теперь ей было мало принимать удовольствие подарком. Ожидая его приезда, она словно готовилась к азартной охоте. Акты любви между ними то напоминали сладостную борьбу, то нежное купание в ручье. Всё это сводило Петра с ума. Отлюбив до страшной усталости, Кэт поливала его настоями из мяты и смеялась над его криками, какими он сопровождал своё натирание разгорячённого тела снегом. Здесь полёживая на лавке, переплетя свои ноги с его ногами, она, поглаживая распаренную мощную грудь, осторожно попросила его:
— Питер, измаялся ты. Всё в дороге и в дороге. Отдохнул бы. Пожил рядом немножко.
Он притянул её к себе. Как он обожает Кэт — просто невозможно не любить это божественное создание! Ему нравится всё в ней. Всё, всё…
— Не могу, свет мой Катенька, требуется наступать нам самим на шведа, а не ждать когда он, разделав в пух и прах Польшу, займётся нами. Надобно освобождать Ладожское озеро всё. Флот не должен иметь опасения и проблемы. Буду брать Нарву. А для этого нужен флот и готовая к таким баталиям армия. Рассчитывать придётся только на себя. Союзники-то у нас аховые. Норовят на копейку пятаков наменять. Польское воинство славно воюет за чаркой, в постелях баб и языком. Злости против шведа не имеет вовсе. Шляхта штурмом берёт друг друга. Жгут свои же поместья, грабя и разоряя. Татары столько бед не натворили, сколько они друг другу. Толку с них никакого, только зовутся союзниками, да деньгу тянут. Пётр ещё не знал, что Август и его двор находился сейчас в подавленном состоянии и терпел лишения в одном из старых замков Львовского воеводства.
Кэт поняла — опять разлука. Он будет воевать Нарву. Любила безумно, любила нежно, любила так, как нельзя любить. Могучий Пётр стонал, да сладко покрякивал. Хороша!
Перевесть бы дыхание, а он снова в путь. Ехал по заметенной дороге, сквозь прорезанный далёкими звёздами мрак, провожаемый волчьим воем и мысли сами собой отойдя от милой Катеньки поворачивались к шведу. «Как оно будет? Одолею ли? Надо одолеть!»
Над Белокаменной, заметённой снегами, украшенной разноцветными фонариками и ёлками, пуляли цветные огни, крутились огненные колёса. Не обошлось без упоминания побед. Двуглавый золотой орёл держал в клюве огромную карту, где яркой краской были выделены отвоёванные ижорские земли. У собора Василия Блаженного были свалены голубые и жёлтые штандарты, на каждом вздыбленный лев с когтищами врастопыр. У зубчатой стены на красной дорожке стояли иноземные послы. Переговаривались. Потому как с губ ветром срывало клочья сизого пара. Их понаехало подивиться на молодого и неугомонного русского медведя тьма тьмущая. В золочённых санях и одеждах красовались генералы, а Пётр возглавлял бомбардирскую роту. На Тверской густела толпа. Кого там только не было: от дворянских лисьих шуб и купеческих кафтанов до купеческих ряс, поддёвок и зипунов. Царь праздновал Новый год. Кэт смущаясь и краснея совсем не от мороза была рядом. Скоро будут новые победы и шведских флагов у старого собора прибавится. Пётр улыбается: «Поверь слову, будет». Неделя счастья и она проводила своего ненаглядного. Она не отходила от икон. Молилась. Нарва это серьёзный орешек. Уже раз проиграли. 80 % армии тогда попало в плен. Она ждала, ждала… И когда по Москве прокатилось: Виктория! Кэт расплакалась. Был триумфальный въезд войск победителей в город. Раскатисто громыхали пушки, сотрясая студёный воздух, ревели трубы, по Тверской текло боевое войско. Гнали пленных. Они брели серо-голубой колонной, низко опустив головы. Последними, блистая выправкой, печатали слитный шаг преображенцы и семёновцы. Все как на подбор высокие, плечистые, офицеры со шпагами, солдаты с фузеями. Красота! Народ дивился на добротный наряд гвардейцев: чёрные треугольные шляпы, кафтаны с наброшенными поверх епанчами — у преображенцев тёмно-зелёные, у семёновцев густо-синие, перетянутые белой портупеей, короткие красные штаны. Кэт стояла в толпе и ждала окончания парада. Закрывал шествие, сверкая поднятыми саблями, конный полк. Пётр как всегда шёл под распущенными знамёнами и с барабанным боем в составе бомбардирской роты. Вива-а-ат! Звучало на Красной площади. Народ ринулся к накрытым столам, что были расставлены на полверсты. Для войсковых были накрыты отдельно. Ох чего только там не было: от пирогов и пышек до языков и рыбы. На огромных подносах лежали куры, утки, гуси. Горой яйца и мочёные яблоки. Скалились в тушёной капусте щуки. Стояли соленья, брага, наливки, вина. Белели сальными боками куски свинины, манили окорока и говяжьи рёбра. Потом народ повалил
Пётр сверкнул глазами на них: «Не чаял сердиться — вынудили. А насчёт жулья иноземного пора решение принять. Следовало наперёд знать кого брать».
Этот его приезд не прошёл бесследно для Кэт, она поняла, что беременна. От Толстой не объясняясь, съехала к себе. Будут тыкать и посмеиваться. Ведь она имела полное представление о моральных последствиях, когда дала ему над собой права мужа. Она не собиралась разрушать из-за этого свою и его жизнь. Петру отписала, что причину растолкует по его приезду.
А Пётр стоял на бастионе Петропавловской крепости и, принимая на лицо пахнущий морем колючий ветер, смотрел вдаль. В ту даль, где он видел Россию не просто равной с европейскими странами, а могучей и великой. В небе проплывали низкие тёмно-свинцовые тучи. Над ним со свистом проносились, роняя перья, птицы. Он поднял одно, повертел в пальцах. А птицы разрезая воздух, точно собираясь атаковать, шли на новый круг. Пётр недовольно поморщился: «Вот разгалделись!» Взялся рукой за сердце. Тянет, болит. То грозное, что уставилось из Стокгольма в упор, не даёт покоя ни днём, ни ночью… Мысли вьются как угорелые, поднимают на ноги и ночью и днём. Он судорожно стиснул кулак. На кого глаз нацелил и думы обернул, господи, супротив кого лапотник иду? Супротив первого в мире войска… Но если не я верну землицу русскую России, то кто? Помыслы мои чисты. Пойми, господи, стремления мои, помози! Озверел швед. Калечит русских солдат, а мы не должны ответствовать тем же. Пусть работают, строят нам, но калечить нельзя. Иногда злость за горло берёт, убил бы. Но знал: надо держаться. Пётр медленно сжимал и разжимал кулак.
Вышагивая потом по мощёному городу, думал о последнем письме Катеньки. Что её заставило нарушив его приказ уйти от Толстой к себе. Обидели? И почему она не захотела отписать? Надо завернуть, повидаться, прояснить ситуацию. Взгляд упал на вереницу подвод везущих камень. Люди понурые точно тени. Одежонка потрёпанная, глаза голодные. Замордовал народ. Обложил налогами: кормовыми, подушными. С каждого десятого двора берут сюда по человеку с топором, пилой. Трудно. Но и мне не легко, не за себя жилы рву, за Россию радею. Да, если б ещё не воры — канальи. Воруют все казённую казну, как ничейную. Не думают того супостаты, что у будущего воруют. Ах, если б их всех тряхануть! Но всех ворюг не достанешь, отправился ввалить Меньшикову. Он здесь за главного до него проще дотянуться, с него и спрос. Этот тоже не промах урвать, надо почаще, чтоб не забывался напоминать ему, что у него должно быть на первом месте. Пётр назначил его губернатором Ингерманландии, с учётом того, что после строительства Санкт — Петербурга и всей его губернии он передал ему всю Ижорскую канцелярию и многие общегосударственные доходы. Именно в этой должности ему и доверено руководить строительством города на Неве, планируемого быть столицей Российской империи. Под его опекой морская крепость Кронштат, корабельные верфи на реках Свирь и Нева, Главное Адмиралтейство. В его руки Пётр много отдал, но многое и спрашивал.
Помахав перед таращившим глаза Алексашкой для устрашения кулаком, пошёл к себе. Вздохнул: «Всё равно уворует». Домик был небольшой и скорее напоминал собой склад корабельных атрибутов. Достав чертежи и готовальню поработал над «Катериной» которую торопился построить и спустить на воду.
А Меньшиков злился на то, что остался не в курсе жизни Екатерины и, следовательно, какой-то части Петра. От Толстой она по какой-то причине ушла к себе. Своих людишек он к ней подослать пока не смог. Пётр к ней наведывается один, люди Алексашки — денщики и постельные, остаются за бортом. А ему страсть, как надо всё знать. Информация — великое дело. Этому он научился у Лефорта. Даже если она тебе не нужна сейчас, это вовсе не значит, что не потребуется позарез после. А тут у Меньшикова был пробел и он не доволен был на себя за это.