от любви до ненависти...
Шрифт:
— Могу ли я довериться вам?
Её измученные болью и страхом глазки стрельнули по нему.
Она была удивлена и тронута тем, что он не старался быть сердитым. Но ей показалось, что царь не проявлял желания подтверждать или отрицать это её желание и хранил какое-то время молчание. Оно так и было — молчал, но ответ был написан на его лице: «Сколько хочешь!» Пётр действительно улыбнулся:
— Можешь… Я счастлив быть тебе полезным! Катя значит. В самом деле красивое имя… — Освобождая её от окровавленного тряпья он отвлекая говорил:- Вот и хорошо… Вот и славно… Вот и умница…
Она кивнула, с облегчением обнаружив, что он так всё разумно и без слов стремящихся напугать ей объяснил. Дольше быть мальчиком она действительно больше бы не смогла.
На его лице застыла нервная усмешка. От только что пережитого шока, от страха потерять её. Она же, посчитав это насмешкой, поджала губы. Смеётся и разве он один. Кэт привыкла в своей нелёгкой жизни к этому. Дуться нечего, надо говорить. Помедлив, и сдерживая стон от неудачного шевеления рукой, решилась на волнующий её вопрос:
— Это после случая в бане? Не представляю ещё откуда могла пойти такая молва… О, что вы должны обо мне думать! — вызывающе произнесла она.
Их глаза встретились и он сказал мягко:
— Может быть… Я посчитал, что… Идиотская шутка, надо сказать. Одурачила ты всех красиво… — начал, поглаживая собственную шею он. Только что её обвивала её рука. Чувства всколыхнулись, он прорычал:- «Баня?!..» Можно и так сказать, но… насторожившись я следил. Да, да… Некрасиво не то слово, но не сдержался, каюсь. Ты, моя любимая глупышка, должна простить меня. На озере, во время твоего купания, понял всё. Виноват, хлопал зенками, а кто б отвернулся от такого…
Теперь на бледном лице Кэт вспыхнул румянец: «Ужас какой!»
— Ну уж… Там и смотреть-то не на что… — прошептали конфузливо её губки.
Пётр старательно свёл брови и укорил себя. Распустил теля язык. Не надо чтоб сразу почуяла его залежность от неё. А сердце шло своей дорогой, оно непослушное рвалось к этому милому созданию. «Ягодка моя! Как же я намаялся. Теперь всё, теперь ты моя птичка», — чуть не слетело с его губ. — Где ж тот клятый лекарь?»
— Страсть не люблю, когда цену себе набивают.
Но не выдержав, обжёг её горячие губы поцелуем. И тут же отпрянул: «У девочки жар, а я с глупостями лезу!»
Пётр, приподняв обмякшее тело, рывком снял с девушки сапоги. Она вскрикнула от пронзившей боли и ещё более побелела. Её маленькая ручка тисками сжала его запястье. Глаза источали боль, щёки пылали. Замерев в раздумье на миг, он продолжил пытку. Стянув камзол и рубашку, разрезал тряпку стягивающую грудь. Она прикрыла ладошками белые как молоко волнующие бугорки. Пётр отвёл глаза. Опять накатила как тогда у озера странная оторопь. Молчал, как будто проглотил язык. Вскочив, как ошпаренный, порылся в фельдмаршальских вещах, достал белую из тонкого шёлка просторную рубашку с кружевами и накинул на неё. А рану в плече заложил наволочкой. Смахнул текущие по девичьим щекам слезинки. Утешая, прошептал:
— Больно? Потерпи. Хотя нет, терпеть тебе как раз неуместно — поплачь. Женщинам слёзы приносят облегчение. Сейчас лекарь пожалует.
У входа в палатку чем-то осторожно погрохали.
— Не царское это дело… Я доставляю вам слишком много хлопот… — сказала она сдавленным, вот-вот готовым выбухнуть рыданиями, голосом.
— Ничего подобного… Ерунда, — отмахнулся царь, принимая бутыль с водкой от смотрящего в пол вызванного вновь солдата. Тот разглядел вместо солдата девицу. С трудом понимал причину таких метаморфоз и смущался. Большая доля сомнения разрисовала его лицо. Чтобы это значило…
— Узнают… — простонала она, глотая слёзы. — Что скажет доктор по поводу такого оборота дела?! К тому же весь свет будет поставлен в известность… Каждый без какой либо нужды примется входить во все подробности, коснётся вас… Да и меня сведёт с ума бредовая болтовня. Общество будет… будет очень шокировано, государь? Любая шавка из подворотни облает, мол, просмотрел под носом…
Пётр даже не поморщился.
— Мне нет дела до этого… К тому же ты всё преувеличиваешь. Я прищемлю языки, — отрезал он с горячностью. — Остаток жизни они будут жаловаться на плохую память. Вот так! А ты не должна больше думать об этом.
Всё случившееся переутомило бедняжку. Кэт откинулась на подушки: «Он может! Он Пётр!» Сейчас она даже не представляла, как они с отцом втянулись в эту абсурдную идею с переодеванием.
— Государь, не будете ли вы так любезны, чтобы самому сохранить мой секрет в тайне? — пролепетала она.
Царь вспыхнул: «Это уж право слишком! Прикидываться мне дурачком дальше. Ни за что!»
— Нет, меня не затруднит. Посмотрим, — вредничая за её фокусы, поджал Пётр губы.
Прибежавший со всех ног с ворохом микстур и склянок маленький, тощенький лейб — медик, найдя вместо солдата раненную женщину, вытаращил глаза. С живым любопытством осведомился: — «Откуда?»
Каждая прошедшая минута подвергала царя в ужас. Пётр, подняв того за лацканы мундира высоко над полом, на все силёнки тряханул.
— Я должен объясняться?… Сказ мой таков — она должна жить. Понял, дохтур?
Тот, меняя на лице изумление с испугом, закивал. Вот это он понял.
— Что в моих силах Пётр Алексеевич сделаю, но мы все под Богом ходим, — заикаясь, произнёс он. Пётр грозно приподнял бровь. Доктор заторопился:- Уверяю вас, непременно постараюсь, ваше величество…
Царь посидел, не спуская с девушки глаз, снова встрепенулся.
— Постарайся, а то моё сердце не выдержит.
Пётр прикрыл дёргающуюся щёку. Раздражение моментом прошло. Он любил, когда работают, борются, но не опускают руки. «Пока в теле есть жизнь, человек должен жить». Странно, неправдоподобно, но он забыл про горящий город, про своих и шведов. Жизнь этой девочки было сейчас главным для него.