От марксизма к постмарксизму?
Шрифт:
Государства всеобщего благосостояния Западной Европы и восточно-азиатские государства развития пустили корни в очень различных обществах, и их политические приоритеты в значительной степени отличались. Но qua 66 государства и экономики они имели две важные общие черты. Во-первых, обе модели являются ориентированными вовне, зависящими от экспорта на мировой рынок. В противоположность сложившемуся мнению существовала значительная и стойкая позитивная корреляция между зависимостью от мирового рынка и щедрым предоставлением социальных прав в странах ОЭСР: чем больше страна зависит от экспорта, тем выше ее социальное великодушие 67 . Во-вторых, несмотря на всю свою конкурентоспособность и восприимчивость к новому, ни государства всеобщего благосостояния, ни государства развития не являются широко открытыми ветрам мирового рынка. Обе модели создавались и продолжают оставаться системами защиты внутреннего производителя. В государствах всеобщего благосостояния это приняло формы обеспечения социальной защищенности и перераспределения доходов. К примеру, когда Финляндия столкнулась с рецессией в начале 1990-х годов с 10%-м снижением ВВП и безработицей, подбирающейся к 20%, государство вмешалось, чтобы предотвратить любое увеличение бедности, тем самым превратившись в одного из самых эгалитарных дистрибьюторов доходов в мире. В то время, как я это пишу, финская экономика вновь на высоте, а финская Nokia является мировым лидером на рынке мобильных телефонов. По
66
В качестве, как (лат.). – Примеч. пер.
67
В середине 1990-х годов линейный коэффициент корреляции экспорта и социальных расходов в процентах от ВВП в первых странах ОЭСР составлял 0,26. Вероятно, это не является непосредственной причиной явления или его прямым следствием. Скорее всего, связь должна быть интерпретирована как то, что международная конкуренция, приведшая к экономическому росту, повлияла на соотношение прогрессивных сил и не была несовместима с политикой расширения предоставления социальных прав.
Азиатские государства развития были более озабочены политическим и культурным протекционизмом против нежелательных иностранных влияний, часто занимая авторитарную националистическую позицию. Япония и Южная Корея сдержанно, но эффективно боролись против иностранных инвестиций. Попытки Международного валютного фонда и стоящих за ним США использовать кризис в Юго-Восточной Азии 1997–1998 годов, чтобы принудить региональные экономики стать более открытыми, были успешными лишь отчасти; Малайзии удалось выпутаться, наложив ряд контролирующих предписаний трансграничным передвижениям капитала.
Вместе с тем экономически замкнутые на себе страны с низкой интенсивностью торговых связей столкнулись с серьезным кризисом. За исключением Северной Кореи, которая все еще остается на плаву, закрытые коммунистические модели схлопнулись. Китай, Вьетнам, Камбоджа и Лаос встали на новый курс: в пропорциональном отношении у Китая сейчас гораздо больше иностранных инвестиций, чем у Латинской Америки. Кубе удалось выжить, несмотря на блокаду со стороны США – даже после исчезновения Советского Союза, – в значительной степени посредством мутации в объект туристического притяжения, а также при помощи капитала из Италии, Канады и Испании (хотя в настоящий момент этот капитал уступает средствам, поступающим из Венесуэлы, а также выплаты за медицинские и образовательные услуги). В Африке постколониальные государства с национальными «социалистическими» амбициями потерпели крах из-за недостатка как административных, так и экономических компетенций, а также отсутствия подходящей национальной политической культуры. У Южной Азии были изначально лучшие стартовые условия, в которые входит квалифицированная управленческая элита, значительный слой буржуазии и демократическая культура. Но результаты оказались разочаровывающими, а дискриминирующая система образования и низкий экономический рост привели к увеличению числа бедных. Даже после того как Индия встала на путь экономического роста, она остается крупнейшей по числу бедных на Земле. Около 40% от общего числа бедных (те, кто живет менее чем на 2 доллара в день) находятся в Южной Азии, составляя 75–80% населения региона. Поворот 1950-х годов к импортозамещающей индустриализации в Латинской Америке принес определенный успех, особенно в Бразилии. Но к 1970-м и 1980-м годам стало очевидно, что ситуация с подобной моделью зашла в тупик. К тому моменту весь регион оказался в глубоком экономическом и политическом кризисе. Традиционалистские, ориентированные на внутренние проблемы государства, такие как франкистская Испания, также были вынуждены меняться: начиная с 1960 года Испания приняла новый курс, сконцентрировавшись на массовом туризме и привлечении иностранных инвестиций. Широко распространенные кризисы, с которыми сталкивается этот тип ориентированного на внутренние проблемы государства во всех многочисленных проявлениях – на резком контрасте с успехами двух основных вариантов направленных вовне государственных форм, – должны иметь общее объяснение. Оно, вероятно, может быть представлено нижеследующими соображениями. В период, последовавший за Второй мировой войной, произошел новый подъем международной торговли – хотя вплоть до начала 1970-х годов она так и не достигла показателей 1913 года. Однако более важным, чем масштаб, был сам характер развития торговли. Как стало ясно к концу ХХ столетия, объемы международной торговли со временем смещались от обмена необработанного сырья на промышленные товары – обмена, который доминировал в эпоху экспортной ориентации Латинской Америки, – к возрастающей конкуренции между производителями промышленных товаров. Одним из последствий этой торговли между промышленно развитыми странами стало стимулирование технологического развития; таким образом, страны, находившиеся в стороне от активности на мировом рынке, упустили возможности этого этапа. К началу 1980-х годов, когда СССР наконец удалось обогнать США в производстве стали, он уже стал индикатором экономической отсталости, а не признаком индустриальной мощи. Где-то между энтузиазмом от запуска «Спутника-1» (1957) и докризисной стагнацией 1980 года Советский Союз, который всегда заимствовал индустриальные задачи и модели на Западе (в первую очередь в США), утратил технологическую динамику. Западный постиндустриальный поворот и новые возможности электроники были обнаружены советскими и восточно-европейскими планировщиками слишком поздно.
Тогда государство все еще могло защищать свою форму и осуществлять собственную политику в условиях актуальной глобализации – при условии, что его экономика могла быть конкурентоспособной на мировом рынке. Для классических левых это стало новым вызовом, но это было нечто такое, вместе с чем выросло скандинавское рабочее движение в маленьких, слаборазвитых обществах, которые обратили свое внимание на производство конкурентоспособного экспорта силами достаточно квалифицированного труда.
Относительное экономическое значение крупнейших корпораций выросло на протяжении последнего исторического периода, создав концентрацию капитала, как это предвидел Маркс. В 1905 году 50 крупнейших по капитализации корпораций США владели активами равноценными 16% ВНП. К 1999 году активы 50 крупнейших индустриальных компаний США возросли до 37% ВНП. Для десяти крупнейших индустриальных компаний Великобритании повышение было с 5% ВНП в 1905 году до 41% в 1999-м, из которых Vodafone, крупнейший мобильный оператор в мире, имел долю в 18% 68 . В сравнении с ростом государства, тем не менее, корпоративный рост не всегда выглядит столь впечатляющим. Удивительно, хотя цифры не до конца сопоставимы, кажется, что государство США на протяжении ХХ века росло быстрее, чем промышленные корпорации (впрочем, для Великобритании верно обратное). Между 1913 и 1998 годами государственные расходы США увеличились более чем в 4 раза, поднявшись с 7,5 до 33% от ВНП; в Великобритании они утроились, с 13 до 40% 69 . В Швеции государство в темпах роста также опережало корпорации. Основные фонды трех крупнейших промышленных корпораций страны, составлявшие 11–12% ВНП в 1913 и 1929 годах, упали до 5% в 1948-м и достигли 28–29% в 1999 году. Государственные налоги вместе с тем поднялись с 8% ВНП в 1913 году до 52% в 1997-м.
68
Историческая оценка баланса капитала –
69
Crafts N. Globalization and Growth in the Twentieth Century // IMF. World Economic Outlook Supporting Studies. Washington, DC: IMF, 2001. P. 35.
В более близкое нам время соотношение роста между транснациональными корпорациями и национальными экономиками куда более детализировано. Доход – показатель, не всегда доступный для долгосрочных сравнений, – десяти крупнейших мировых корпораций уменьшился по сравнению с крупнейшей национальной экономикой мира. В 1980 году доходы корпораций от продаж составили до 21% ВНП США, а в 2006-м – лишь 17%; в 1980 году корпоративные доходы в 3 раза превышали ВНП Мексики, а в 2006-м они были уже всего лишь в 2 раза больше ВНП Мексики, чье население на тот момент было около 105 млн человек. Мы, тем не менее, сталкиваемся с возросшим значением частного капитала. В 1999 году совокупный доход 500 крупнейших мировых корпораций составлял до 43% мирового производства. Только их ежегодные прибыли были на 29% больше, чем ВНП Мексики, чье население в 1999 году было около 97 млн человек 70 . Именно благосостояние, а не доход корпораций вырос по отношению к государствам и национальным экономикам. Противореча многим современным предположениям, корпоративный доход не поспевал за ростом ключевых экономик в последние два десятилетия 71 .
70
Данные о корпорациях см.: Fortune. 24 July 2000. Данные о ВНП см.: The World Bank. World Development Indicators. Washington, DC: The World Bank, 2000.
71
Корпоративные активы устойчивее рыночной капитализации, т.е. рыночной стоимости корпоративных акций в любой произвольно взятый промежуток времени. 24 апреля 2000 года в самом начале спада на мировых биржах рыночная стоимость Microsoft было равна практически 7% ВНП США в 1999 году, а рыночная стоимость General Electric – практически 6%. См.: Financial Times. 4 May 2000.
Международные рынки выросли даже больше, чем корпорации. Финансирование войны США во Вьетнаме было, вероятно, одним из поворотных пунктов в экономической истории ХХ века: это помогло появиться новому международному валютному рынку с гигантскими потоками капитала, и американские военные закупки сыграли ключевую роль в ускорении динамики развития стран Восточной Азии. В мировом масштабе товарооборот биржевого рынка вырос с 28% мирового производства в 1990 году до 81% в 1998-м. Капитализация биржевого рынка США выросла с 40% ВНП в 1980-м до 53% в 1990-м, а затем и до 150% в начале 2001 года, с учетом падения после пика в пределах 180% 72 . Транснациональные потоки капитала невероятно ускорились, не только – и даже, вероятно, не главным образом – из-за инноваций в коммуникационных технологиях, но из-за институциональных изменений. Можно назвать два таких изменения, первое из которых – это международный валютный рынок. Послевоенная валютная система, установленная в Бреттон-Вудсе, рухнула в начале 1970-х годов. Международная торговля валютой вскоре превратилась в гигантское глобальное казино, объемы которого в 12 раз превышали мировой экспорт в 1979 году и в 61 раз в 1989 году, затем выровнявшись на отметке этого altiplano 73 . В апреле 1998 года ежедневный оборот иностранной валюты в мире был в 3,4 раза больше ВНП Мексики за целый год. С осени 1998 года, тем не менее, после представления евро и негативных последствий от азиатского кризиса среди прочих факторов, торговля валютой значительно уменьшилась. В апреле 2007 года ежедневный оборот иностранных рынков обмена валюты составлял 3,2 триллиона долларов, больше, чем годовой ВВП третьей экономики мира, Германии, который в 2006-м составлял 2,9 триллиона долларов.
72
The World Bank. World Development Indicators. Washington, DC: The World Bank, 2005. Table 5.4.
73
Высокогорное плато (исп.). – Примеч. пер.
Вторым изменением стало развитие новых предметов торговли, имеющих особое значение. Одним из таких изобретений, придуманных в 1970-х, но выстреливших в 1980-е годы, были ценные бумаги: буквально, ставки на будущее. Между 1986 и 1996 годами торговля ценными бумагами увеличилась в 56 раз, достигнув оборота в 34 триллиона долларов. В 1995 году номинальный объем ставок, неуплаченный в глобальной торговле ценными бумагами, практически сравнялся с общемировым производством; c 1996 года они превзошли этот уровень. Международные потоки облигаций и акций росли в 1970-е годы и достигли пика в 1998 году. Транснациональные трансакции облигаций и акций, которые затрагивали граждан США, выросли с 6,9% от ВВП США в 1975–1979 годах до 221,8% в 1998-м – что более чем в 2 раза превышало ВВП США – перед снижением до 189% в 1999-м 74 .
74
The World Bank. World Development Indicators. Washington, DC: The World Bank, 2005. Table 5.2; Dagens Nyheter. 12 April 2001. C3; Held D. et al. Global Transformations. Stanford, CA: Stanford University Press, 1999. P. 208–209; Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. Глобальные трансформации. Политика, экономика и культура. М.: Праксис, 2004. С. 244–246; Bank for International Settlements. 70th Annual Report. Basle: Bank for International Settlements, 2000.
150 лет назад Маркс предвидел, что производительные силы будут приобретать все более социальный характер и придут, таким образом, к возрастающему противоречию с частной собственностью на средства производства. С того времени вплоть до 1980 года действительно существовал долгосрочный тренд на национализацию и/или регуляцию средств производства, транспорт (железные дороги, авиалинии, скоростной транспорт) и коммуникации (телефоны и, позднее, радио- и телевещание). Это была главная динамика в ключевых капиталистических странах, начиная с Первой мировой войны и до начала холодной войны. Это положение подкреплялось мощью советской промышленности и после Второй мировой войны существованием социалистического блока. Еще одна волна национализации пришла с постколониальным социализмом, Кубинской революцией, коалицией Народного единства в Чили и с предложениями национализации со стороны правительств Франции и Швеции в промежутке между серединой 1970-х и началом 1980-х годов.
Затем тренд развернулся в обратную сторону, столкнувшись с провалами и поражениями от Швеции до Чили, от Франции до Танзании и Индии, что сопровождалось нарастающим кризисом в социалистических странах. В Великобритании волна приватизации была инициирована Тэтчер, которая в данном отношении была радикальнее, чем ее чилийский аналог – Пиночет. С тех пор программы приватизации были осуществлены не только в посткоммунистической Восточной Европе, но и в большинстве оставшихся социалистических стран, Китае и Вьетнаме, и практически во всех социал-демократиях, не говоря уже о правых режимах. Подобные программы стали важным, порой решающим, условием для займов МВФ.