От Мендельсона до Шопена. Записки лабуха

Петрухин Андрей

Давно слышал, как железнодорожники свою трудовую карьеру не без иронии измеряют периодом от последнего звонка до последнего гудка. У музыкантов же есть свои профессиональные мерки тому, что осталось за плечами. Так, характеризуя свой большой творческий и исполнительский опыт, они скажут, что переиграли всю музыку от Баха до Оффенбаха, то есть от глубокой классики до лёгкой оперетты, а жизненный путь определят расстоянием от Мендельсона до Шопена.

Начало и конец жизни человека знаменуются двумя музыкальными событиями: торжественным исполнением «Свадебного марша» Феликса Мендельсона для его родителей, а ещё «Траурным маршем» Фридерика Шопена, который однажды прозвучит для него лично.

Во всём этом примечательно то, что ни одно, ни другое музыкальное произведение в урочный срок человеку услышать не дано.

Но зато в промежуток времени между тем и другим событием он сам будет играть музыку! Если повезёт, конечно, со слухом и ещё с чем-то… Художники-оформители советских времён, всю жизнь рисовавшие на всём, что угодно, от значков и флажков до сценических занавесов и стен в фойе кинотеатров портреты Ленина, бесконечно заказываемые различными госучреждениями, ласково называли вождя кормильцем. А скольким музыкантам дал кусок хлеба благословенный композитор Феликс Мендельсон-Бартольди?! Вот так-то!

Мне с музыкой повезло, я сыграл бессчётное количество раз его «Свадебный марш», переиграл много всего другого, а вот творчества Шопена как-то сторонюсь. Впрочем, не думаю, что прекрасный Шопен от этого пострадал…

Лабужский язык

Ещё одна жизненная развилка, не менее значимая, чем та, что была между шахматными фигурами и аккордеоном, была пройдена под конец третьего курса училища, надпись на придорожном камне гласила: «Налево пойдёшь – в консерваторию попадёшь, направо пойдёшь – эстрадную музыку найдёшь». Я, не задумываясь и с удовольствием, пошёл по тропинке направо.

К тому времени переход на баян состоялся, я играл наравне с другими однокурсниками, подавая своему педагогу честолюбивые надежды. На экзамене по специальности в прошедшую зимнюю сессию мне поставили «пятёрку». Сыграл я тогда «На тройке» Чайковского и ещё что-то – в самом деле, неплохо сыграл. Такую оценку у нас ставили нечасто: было немыслимо выучить за два-три месяца и сыграть без помарок два музыкальных произведения, каждый раз более сложных, чем предыдущие, и находящихся за гранью текущих возможностей исполнителя. Но такова уж методика обучения игре на инструменте, да и оценкой этой самой высокой отмечали порой не качество исполнения, а прогресс студента-музыканта, поэтому даже «четвёрка с минусом» у нас всегда считалась достойным явлением, а тут такая удача…

Учебные трудности в ту пору мало смущали семнадцатилетнего мальчишку. Свежесть ощущений приносило всё, начиная от занятий с педагогами-музыкантами и заканчивая посещением студенческой столовки в подвале дома на соседней улице… и первым бокалом пива в баре под трибуной стадиона, что находился в трёх шагах за углом училища рядом со стоматологией. А чего стоили отпущенные до плеч волосы, первые сшитые на заказ брюки с огромным клёшем, регулярные коллективные перекуры во дворе училища с весёлым и фривольным трёпом, ещё вот это волнение при общении с юными однокурсницами… особенно вот с этой… Эх, где оно всё теперь…

А однажды посреди этого круговорота событий произошло нечто особенное и важное – товарищ по училищу, Славик его звали, позвал меня играть в эстрадный ансамбль, репетировавший при клубе одного из городских предприятий.

– Ты же в оркестре контрабасишь? Приходи к нам на «Металлист», дадим тебе там басуху, она точно так же строится, как и твоя подружка, только струн побольше, будешь со мной лабать, нам как раз басист нужен, – со значением сказал он мне как-то раз при встрече в коридоре музучилища. – Хочешь?

– А что, можно? – заинтересовался я. – Конечно, хочу!..

Я тогда в самом деле играл в училищном народном оркестре на контрабасе,

только не на скрипичном, из которого звук извлекается поперечными движениями большущего смычка – «пилить шифонер», так называлось тогда это у наших контрабасистов – а на балалайке-контрабас, огромных размеров треугольном инструменте с длинным грифом и тремя толстенными струнами, которые приводятся в движение большим медиатором из многослойной жёсткой кожи. Играют на нём, стоя, воткнув в пол острый железный штырь, торчащий из нижнего угла корпуса. Славик сам в этом же оркестре играл на басовой балалайке, та была размерами поменьше моего инструмента, а в вокально-инструментальном ансамбле завода «Металлист» – на электрооргане, пройдя уже, как видно, иерархическую стадию басиста и освободив эту вакансию для меня.

Вот так случилось, что полвека назад я первый раз в жизни взял в руки бас-гитару, подключил её к усилителю и заиграл в ансамбле с барабанщиком, двумя гитаристами и клавишником. Разношёрстная и ветхая аппаратура совершенно восхитительно хрипела, скрипела, свистела, усилители невыразимо сладко били током, барабаны упоительно громыхали и дребезжали, а разговоры про фирменные электрогитары и больших гитаристов были такими взрослыми и значимыми… Мне всё это настолько понравилось, что сразу отошли на второй план занятия в училище, а мысли о консерватории и вовсе на третий.

Композиция Карлоса Сантaны «Oye Como Va», которую мы там разучивали, стала первым шаром, который мне довелось покатить в мире эстрадной музыки. Теперь-то я знаю, как это музыкальное произведение называется на самом деле и как оно правильно звучит, а тогда мы так и не доделали нашу «Сантану» до конца, никто из нас ни разу не слышали её в оригинале, да и инструментом не владел так, как следовало бы – всё игралось с рук руководителя и вместе с ним, а он, помнится, сам плавал в материале.

Конечно, тот музыкальный пласт, что был создан знаменитым американским гитаристом, чью композицию мы пытались исполнить, с натяжкой можно отнести к категории эстрадной музыки. Сейчас подобное классифицируют как латиноамериканский рок или как-то наподобие, но тогда мы к эстраде относили всё, что не находилось в сфере музыки народной и классической: и джаз, и рок, и кантри, и зарождавшийся шансон, и многое другое, приходившее преимущественно «из-за бугра» и становившееся нам знакомым, как правило, не в результате прослушивания оригинального исполнения или прочтения нот, а благодаря пересказу, упрощённому и весьма вольному, а порой и наивному, других, немногим более сведущих, чем мы сами, музыкантов. Сейчас просто диву даёшься смелости, можно сказать, наглости зелёных юнцов, замахнувшихся когда-то на материал, который и сегодня вызывает уважение и определённые затруднения при прикосновении к нему.

Закончилась вся эта история тем, что моя успеваемость в училище заметно пошатнулась, и после взбучки, устроенной педагогом, мне пришлось оставить, как думалось, временно репетиции на заводе и вновь взяться вплотную за баян, поскольку «троечная» перспектива в летнюю сессию была недопустима. Когда же я уладил проблемы и благополучно сдал экзамены, оказалось, что мою вакансию в заводском ансамбле уже занял кто-то другой.

После всех этих событий летом в каникулы я пару-тройку месяцев поиграл в ВИА кулинарного училища, там мне довелось вновь прикоснуться к клавишам электрооргана и при этом почувствовать себя за этим инструментом намного более уютно, чем несколькими годами раньше в вагонном депо. Там, в том ансамбле, со мной вместе играли на барабанах и гитаре двое моих товарищей по музучилищу, также только-только начавшие получать первый опыт эстрадной музыки. С одним из них, Лёшей, мы продолжали дружить ещё десятки лет…