От моря до моря
Шрифт:
На похоронах Киплинга, которым придали официальный характер, не было заметно писателей. Его останки сопровождали премьер-министр, генерал, адмирал и несколько семейных друзей - "люди дела", как выражается биограф. Не было видно даже тех его собратьев по перу, которые вскоре сделали попытку "воскресить" Киплинга. Да, о "неувядающем гении Редьярда Киплинга" заговорили вновь, но заговорили так, что это сразу же вызвало и возражения. Заглавием одной из полемических статей служил вопрос: "В пользу Киплинга?" Разумеется, дело не в том, что в его пользу нечего было сказать, а в том, что и как говорили его тенденциозные защитники. "Подобными похвалами, - отмечал автор статьи, - можно вызвать только отвращение к нему". Действительно, защита велась по принципу доказательства недоказуемого, то была превратная переоценка, когда, как нарочно, сильнейшими объявлялись слабейшие киплинговские страницы. Такая "защита", такое "возрождение" только вредят Киплингу - как "помогал" он сам заживо хоронить себя.
"Большой талант, как у Киплинга", - сказал Эрнест Хемингуэй, а реальное значение писателя может быть определено только на основе созданий, в которых этот талант проявляет себя.
"Тишина в нашей жизни
Были и некоторые другие причины, побудившие его странствовать. Местное предание говорит о том, что Киплинг задел в газете одного офицера, тот явился в редакцию свести счеты с автором, однако был выброшен на улицу. Офицер возбудил против газеты судебное дело. И было решено, что Киплингу, хотя и не он расправился с офицером, от присутствия на суде лучше уклониться. Но это, конечно, был только повод, ускоривший сборы в путь. По существу Киплинга заставляла думать об отъезде его упрочившаяся литературная репутация. Его читали все англичане в Индии, тем более что рассказы его печатались помимо всего еще и маленькими брошюрками, которые распространялись на железной дороге. Киплинг мечтал выйти в большой литературный мир. Контора Кука могла предложить, разумеется, любой из маршрутов. Не Север, не Юг, не Запад, а Восток Киплинг выбрал по сугубо личным соображениям. В своих путевых очерках Киплинг описывает в качестве попутчика какого-то чудака профессора, но это лицо фиктивное или, безусловно, полуфиктивное. В действительности Киплинг последовал за миссис Хилл, которая покидала Индию вместе с тяжело больным мужем. Деловой основой поездки служила договоренность с редакцией "Пионера" о дорожных корреспонденциях.
Так сложилась эта книга. Как на ранних этапах его творческого пути было с рассказами, так поначалу Киплинг не придавал особенного значения и своим очеркам, не имел отчетливого замысла, что на первых страницах книги сказывается. Он разбрасывается, несколько позирует, не всегда уместно и не всегда понятно острит. Но страница за страницей стиль крепнет, взгляд наблюдателя, в принципе очень зоркого, становится все более целенаправленным, и возникают, как в рассказах, живые словесные картины: люди, города, самые разнообразные виды природы.
Чрезмерные защитники Киплинга иногда ставят его в ряд с двумя великими соотечественниками-предшественниками - Дефо и Диккенсом. Сравнение в масштабе не выдержано, однако в некоторых отношениях оно возможно. В частности, творчество Киплинга, как это было с творчеством автора "Робинзона" и с творчеством автора "Пиквикского клуба", выросло из журнализма, оно всегда укоренено в злобе дня. Как когда-то Дефо объехал всю Англию (или же создал впечатление, будто объехал) и написал репортерски-деловой справочник по стране, указывая, где выгодно торговать, где строить, где прокладывать дороги, так и Киплинг не был путешественником праздным. В его путевых очерках выражается позиция незаурядно умного, достаточно дальновидного и всегда крайне заинтересованного "работника Империи", который все время внушает своим соотечественникам: если уж создавать Империю, то как следует! Поэтому прежде всего, с порога, Киплинг отбрасывает туристически-поверхностные рекомендации так называемого "глоб-троттера", всесветного бегуна, заезжего наблюдателя, который приехал, посмотрел и, думает, все понял. И по сравнению с кабинетными экспертами, теми, которые сидят где-то в министерствах, полагая, что исправно "несут бремя белых", служат "во славу британской миссии", Киплинг оказывается неизмеримо более практичен и прозорлив. "Агрессивный альтруизм" - так характеризует он позицию англичан в колонизируемых странах, разумеется иронически. "Альтруизм" вынужденный. "Англичанин строит для других", - говорит Киплинг, имея в виду, разумеется, не реальную пользу для других народов, а лишь тот факт, что англичанам никак не удается выкачать из других стран столько, сколько им хотелось бы, вот поневоле и получается вроде бы "для других". Идеи колониализма "железный Редьярд" не ставил под сомнение, но постоянный объект для атаки, презрения и, наконец, обличения со стороны Киплинга это сам колонизатор. Приехал понажиться, однако понятия не имеет, как, собственно, это делается, и не знает страны, вообще не хочет потрудиться, урывает кусками то, что под руку попало, и не думает о будущем. Одним словом, по сравнению с Киплингом или, вернее, тем своеобразным идеалом, который он себе рисует, это недальновидная, своекорыстная скотина, наживающаяся под флагом "патриотизма" и не желающая понять, что если будет так продолжаться еще одно-два поколения, то - вышибут. А позицию, занимаемую самим Киплингом, в те времена было принято называть "здоровым" или "умным" империализмом[*]. Но логика, положенная в основу этой позиции, не могла оказаться "умнее" самой истории, даже если на место слабых и глупых послать (как представлялось Киплингу) сильных и умных.
[* Этот термин употреблялся буржуазными историками и экономистами, в частности Гибсоном, книги которого были законспектированы В. И. Лениным в "Тетрадях по империализму" (М., 1935).]
Впрочем, мысли об этом чем дальше, тем все чаще посещали Киплинга, и он выражал их если не публично, то приватно. Об этом свидетельствует, например, его многолетняя переписка еще с одним сторонником "здорового" империализма, тоже известным писателем - Райдером Хаггардом, который биографически, творчески и идеологически находился по отношению к Африке в таком же положении, как Киплинг - к Индии и странам
Очерковая книга "От моря до моря" написана в другое время, другим человеком, который, каким-то богом или демоном внушаем, судит о других странах и народах с позиции историко-государственного превосходства, высказывается решительно и дает советы так, словно от его мнений земная ось несколько сдвинется и ход истории пойдет по другому руслу. Так он держится даже в тех случаях, когда одобряет, хвалит, находит нечто достойное зависти и подражания, когда он добр к местным детям и галантен с туземными дамами; он все время судит, чувствуя за собой право судить; он ведет себя как "самый яркий представитель той Англии, которая железными руками опоясала весь земной шар и давит его во имя своей славы, богатства и могущества"[*].
[* Куприн А. И. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 9. М., 1964, с. 480.]
Путевой маршрут Киплинга начинается в Индии, идет дальше на Восток и заканчивается - в пределах книги - в Америке (сам Киплинг проследовал дальше, в Англию). Индия - Бирма - Сингапур - Китай - Гонконг - Япония США - таким образом Киплинг охватил одну из горячих областей современной политической карты. Тогда это было иначе: некоторые из этих стран и народов только еще выходили на арену большой международной политики. Япония, например, тогда лишь устанавливала связи с Европой, и Киплинг рассматривает эту страну с чувством первопроходца. В отличие от еще немногих тогда европейских посетителей Японии, обращавших в Стране восходящего солнца внимание прежде всего на экзотику, Киплинг, не упуская из виду сугубо местных красок, обычаев и нравов, в то же время очень зорко усматривает умелую переимчивость японцев, их желание и умение учиться постороннему полезному опыту, и некоторые его японские страницы звучат прямо-таки пророчески, предвосхищая нынешнее положение вещей, когда Япония соперничает на мировом рынке с ведущими капиталистическими странами.
В отдельных людях и целых народах, которые встречаются ему на пути, Киплинг в первую очередь ищет черты, обеспечивающие жизнеспособность. Это очень важный и привлекательный оттенок его позиции. "Он первым, - писал о Киплинге один критик, - наметил тот взгляд, который потом стали называть "антропологическим", т. е. мысль о том, что "представления другого человека о достоинстве и чести могут в корне отличаться от нами принятых и в то же время заслуживать уважения". Потом, правда, тот же "антропологический" взгляд был доведен до крайнего релятивизма, до полной относительности в представлениях о человеческих ценностях, когда и топор, и костер в качестве средств правосудия оказались тоже достойными уважения. Но изначальный толчок, благодаря которому стойкие, застарелые предубеждения были расшатаны, сыграл роль действительно благотворную. Киплинг не был, конечно, ни первым, ни единственным, кто это сделал, но все же он был среди первых, постаравшихся понять истинно другую точку зрения, из другого мира. И его повествовательный, "сказовый" прием, позволявший персонажу самовыявиться, устремлен был к той же цели. И его любимый герой-лазутчик успешно выполнял свою задачу, потому что умел вжиться в чужой мир. Как Маленький Пилигрим, Киплинг при всем немалом высокомерии в свою очередь прежде всего внимателен, он готов отнестись с уважением к трудолюбию, стойкости, к определенному нравственному укладу, в каком бы национальном обличье все это ни выступало. Конечно, нужно помнить, что у Киплинга не какое-то отвлеченное человеколюбие. Он высматривает подходящих, перспективных подопечных, подчиненных или по меньшей мере зависимых партнеров. Он нигде не говорит: "Этот народ и без нас обойдется". Скорее его идея такова: "Если без нас здесь обойдутся, то тем хуже для нас". Характерно рассуждает он в Гонконге, предлагая вывести особую породу туземных англичан, которые и не думали бы отсюда уезжать, а пустили бы корни, вросли бы в почву и тем самым укрепили бы здесь британские позиции. И он говорит об этом без иронии, без тени улыбки, хотя сам еще находится во власти комплекса англо-индийской "второсортности" и униженности. Таким образом, его обостренное и часто очень верное понимание других нацелено не на то, чтобы этих других предоставить самим себе, а на то, как эффективнее их подчинить, присоединить, присвоить. Так рассуждает он о Бирме, обо всем Дальнем Востоке.
Однако тут в самом деле нужно ввести меру относительную. Перед нами гражданин "первой державы мира" - таков был тогда престиж Англии. В своей статье о Киплинге Куприн написал об этом: "Страна, делающая лучшую в мире сталь, варящая лучший в мире эль, изготовляющая лучшие бифштексы, выводящая лучших лошадей..." Этот список можно было бы еще и расширить за счет ассортимента разнообразных изделий и предметов, которые являлись английскими и считались лучшими. Вот по этой шкале, где "английское" и "лучшее" значились на одном и том же делении, самочувствие Маленького Пилигрима несколько занижено, содержит заметную дозу самокритики.