От Москвы до Берлина (худ. Акишин А.Е.)
Шрифт:
Саперы плотничали два дня, и все это время Данила Иванович от них не отлипал.
Когда ему сколотили ворота и Тихоновна вынесла бойцам угощение, дед тоже пристроился к ним, но сам не ел, больше давал советы.
— Ты ложкой, ложкой маневрируй! — наставлял он сержанта. — Маневр в нашем военном деле — первая статья.
И дед, уже в третий раз, принимался рассказывать о переправе:
— Думали, совсем наша деревня Холмичи забытая. А мимо нее, оказывается, и лежит главная дорога для нашего войска. Здесь-то ее,
С некоторых пор Данила Иванович очень пристрастился к слову «форсировали» и употреблял его часто и не всегда к месту.
— А как, спрашивается, мы ее форсировали?
— Опять форсишь? — прикрикнула на старика Тихоновна. — Садись уже снедать, вояка, прости господи…
— А чем не вояка? — запетушился дед и подмигнул саперам, как бы говоря: «Что она, штатская старуха, понимает? Мы-то люди военные. У нас свои разговоры».
Перед вечером саперы ушли. Пилы они взяли на плечи, винтовки висели за плечами.
Провожали их всей деревней.
Новенькие, свежеобструганные ворота весело смотрели вслед саперам. Белизна молодого теса казалась почти сверхъестественной рядом с ветхими избами, которые почернели от времени и ссутулились по-стариковски…
Ходкая фамилия
Мы сидели с сержантом Перетягиным в блиндаже у камелька и сушили валенки. От подошв, обращенных к огню, подымался легкий парок. Огонь в печурке слабый, и его с трудом хватает на то, чтобы сушить две пары валенок одновременно.
У входа в блиндаж стоит часовой. Труба от печурки выведена прямо в траншею, и часовой подходит, чтобы погреть руки о трубу. Скрипит снег под его ногами.
Из темноты угла блиндажа доносится дыхание спящего, ровное и глубокое. Это, вернувшись с охоты, спал снайпер Александр Иванов. Очень хотелось побеседовать с Ивановым, но будить его было жаль, и я попросил Перетягина рассказать о товарище, о его боевых успехах. Перетягин подбросил в печурку несколько сухих поленьев и начал рассказ:
— На Октябрьские праздники пожаловала к нам делегация тульских рабочих. Заглянули и в наш блиндаж. Иванов как раз винтовку свою чистил: ударили тогда первые заморозки, и мы перешли на зимнюю смазку. Встал он, а руки в веретенном масле — ни поздороваться, ни попрощаться.
«А это, — знакомит гостей командир роты, — наш товарищ Иванов».
«Вы и есть Иванов?» — спрашивает молоденькая делегатка и так ласково на него смотрит.
«Я», — отвечает Иванов.
«Как же, — говорит, — как же, наслышаны мы про вас много. Очень приятно познакомиться».
А у Иванова язык прилип к гортани. Покраснел он, стоит и молчит.
«Да вы не смущайтесь, — говорит делегатка и опять
Иванов еще больше покраснел, но молчит и только руки ветошью вытирает. Тут мы поняли, в чем дело.
А дело в том, что есть в нашей дивизии снайпер Иванов Владимир — на все окрестности знаменитый стрелок. О нем и в газетах писали, и разговор шел повсюду. Вот тульская барышня нашего Иванова за того снайпера и приняла.
Все мы это поняли, но ни у кого язык не повернулся объяснить ошибку. Сам Иванов растерялся, а мы пожалели парня, не хотели его при делегации, и тем более при такой симпатичной девушке, еще больше в краску вгонять.
Делегаты ушли, и больше мы их не видели.
После того Саша Иванов весь день ходил хмурый, ни на кого не глядел, а вечером, когда мы остались вдвоем, спросил:
«Ты того Иванова, снайпера, видел?»
«Нет, — говорю, — только в газете про него читал».
«Интересно бы познакомиться. Все-таки однофамилец. Сколько у него на счету?»
«А это сообщают».
Я достал номер нашей дивизионной газеты с портретом снайпера Иванова. Может, фотограф неправильно свою прицельную рамку наставил, не поймал Иванова в оптический прицел или как он там у них называется, а только фотография получилась темная. Стоит человек как в дыму. Личность разобрать трудно, но внизу под портретом ясно написано: «Тридцать три немца отправлены Владимиром Ивановым в недра русской земли».
«Вот это — настоящий Иванов! — сказал Саша. — Не зря тогда барышня меня, то есть его, поздравляла».
И улегся спать.
Утром мы Александра на месте не нашли. Он пришел к обеду.
«Где был?»
«У оружейников», — ответил он нехотя.
На другой день он опять ушел из блиндажа до свету, а явился только к ночи.
«Где был?»
«На охоте». По глазам было видно, что настроение у него веселое.
Пристрастился он к этой охоте до последней степени. Командир роты дал ему в наблюдатели бойца Кампанцева, снабдил того наблюдателя биноклем. Вот они вдвоем на опушке рощи Квадратная и караулили немцев.
Перетягин подложил в печурку полено, прислушался к дыханию спящего и продолжал вполголоса:
— Уйдет Иванов на охоту, свои захотят найти — никак не смогут.
Зимой на снайперской должности состоять трудно. Час, два, три лежать в снегу, не шевелиться — это не всякий может. Тут нужен человек с прилежным характером.
Костер тоже под носом у немцев не разложишь, а на кухню ходить некогда. Снайперская жизнь известная: на ладони пообедаешь, из пригоршни напьешься. Иногда до того в снегу належишься — цигарки не свернешь: не гнутся пальцы. Или положишь палец на спусковой крючок, а железо к пальцу прилипает. Мороз! Хочется поскорее влезть рукой в рукавичку, а нельзя: можно фашиста проворонить.