От ненависти до любви

Браун Сандра

– А-а, мистер Макки… Доброе утро. Чему обязана столь ранним визитом?

– Шутки в сторону, Кари! Я видел ваш сюжет во вчерашнем выпуске.

– В самом деле?

– Да. И не скрою, я зол как черт!

– А вот злиться вредно, особенно вам. Это может повредить вашему общественному облику.

Его губы сжались в тонкую линию.

– Каким образом вы проникли в палату к Гопкинсу?

– Ножками.

Он угрожающе надвинулся на нее. Его внушительная фигура, казалось, вот-вот целиком заполнит собой крохотный «загончик». Чтобы не чувствовать себя

беззащитной, Кари поднялась со стула и тут же оказалась нос к носу с прокурором. Что и говорить, для двоих ее «загончик» был явно тесноват.

– До сих пор я мирился с намеками в свой адрес, которые то и дело проскальзывают в ваших репортажах. Да-да, можете быть уверены, ничто не остается незамеченным, однако я предпочел оставить ваши выпады без ответа.

– Ваше поведение в высшей мере похвально.

– Я думал, что вам скоро надоест эта мелкая игра, недостойная профессионала, и вы начнете освещать события честно и беспристрастно, как это делают другие корреспонденты.

Это был чувствительный укол. Ее глаза вспыхнули от гнева.

– Но я и есть настоящий профессионал, и я информирую людей только о том, что вижу.

– Но только после того, как эта информация поварится достаточное время в вашем ядовитом мозгу, – повысил голос Макки. – Скажите, чего вы хотели достичь, давая в эфир это слезливое интервью с Гопкинсом?

– Ничего. Просто удачное интервью получилось. Мне подумалось, что люди имеют право увидеть этого надломленного, раскаивающегося человека, которого вы хотите отдать в руки палача.

Сейчас, казалось, он и сам не прочь был стать палачом, чтобы прямо здесь, у письменного стола, свернуть ей шею.

– Понятно, вы хотели пробудить в обществе жалость к убийце. А меня выставить кем-то вроде троюродного братца Адольфа Гитлера только за то, что я осмелился привлечь к уголовной ответственности убийцу.

– Но у него был сердечный приступ!

– Вам следовало повнимательнее прочесть медицинское заключение, мисс Стюарт! У него всего лишь ангина. Да-да, хроническая ангина, которой он страдает уже не первый год. А в тюрьме он начал жаловаться на боли в груди, вот я и поместил его в лазарет на всякий случай. Послушайте, могу я сказать вам кое-что не для записи? – В ответ Кари упрямо выпятила подбородок, и у него мелькнуло подозрение, что она в следующую секунду откажется от дальнейшей беседы. – Так могу я надеяться, что сказанное останется между нами? – упрямо повторил он.

– Конечно.

– Что ж, отлично! – Хантер Макки протянул ей руку. – Разговор начистоту, но не для передачи. Ну что, по рукам?

Глядя на его открытую ладонь, Кари не решалась ответить ему рукопожатием. Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что если она сейчас прикоснется к нему, то это будет иметь для нее крайне серьезные последствия. И все же она взяла его руку, дважды энергично тряхнув ее.

– Ладно, пусть будет не для передачи, – неохотно согласилась Кари.

– Гопкинс, каким бы жалким и подавленным он ни выглядел сейчас, все же убил свою жену. Лишь через две недели после

того, как он избавился от ее тела… Надеюсь, вы знаете, что он сделал с ее телом?

Подавив поднимающуюся изнутри тошноту, она кивнула.

– Да, знаю, если, конечно, газетные сообщения соответствуют истине.

– Соответствуют, соответствуют… Я сам был на задворках его дома, когда криминалисты проводили там раскопки. Им пришлось вырыть двадцать шесть ям.

Кари зябко поежилась.

Он же снял очки и сунул их в нагрудный карман пиджака. У него были очень необычные глаза. Она снова обратила на это внимание. Сердце затрепетало в груди – совсем как тогда, в его кабинете, когда он сказал, что на телеэкране она всегда красива.

– Так на чем я остановился? – рассеянно спросил Хантер Макки.

– Через две недели…

– Ах, да! Прошло целых две недели, прежде чем ее наконец хватились. Соседям показалось странным, что его жена так долго не выходит из дому. Но если он был так потрясен содеянным, то почему же не пришел к нам в слезах раскаяния сразу же после того, как зарубил ее топором?

Кари болезненно наморщила лоб.

– Не знаю, мистер Макки. Должно быть, он был просто раздавлен случившимся. Напуган до смерти. Испытывал сильнейший стресс. По его словам, она более тридцати лет изо дня в день пилила его.

Хантер горько рассмеялся:

– По-вашему, выходит, всякий раз, когда выясняется, что человек убил свою жену лишь из-за того, что она пилила его, мы должны говорить: «А-а, ну тогда другое дело».

– Не смейтесь надо мной!

Он мгновенно посерьезнел.

– Мне не до смеха, Кари. Я не вижу абсолютно ничего смешного в вашем вчерашнем поступке. И дело вовсе не в том, убил Гопкинс свою жену или нет, действительно он сумасшедший или хитрее всех нас, вместе взятых. Вся проблема в том, что вы взяли на вооружение избитые приемчики желтой прессы. В чем заключается ваша цель, Кари? В том, чтобы настроить против меня общественное мнение?

– А что, если вы и в самом деле заслуживаете этого?

– Но почему? Ведь я всего лишь выполняю свой служебный долг. Долг, состоящий в том, чтобы преследовать преступников и помогать поддерживать правопорядок. Ну почему вы с такой одержимостью кидаете камни в мой огород? Потому что я делаю то, чего ожидают от меня законопослушные граждане?

– Потому что мне не нравятся ваши методы. – Она отвернулась от него, но он, схватив Кари за руку выше локтя, в ту же секунду повернул ее снова к себе лицом.

– А мне не нравятся ваши! И еще мне не нравится, когда нарушают мои распоряжения. А я распорядился, чтобы к Гопкинсу никого не пускали. Кто вас провел к нему в палату?

– Никто! И отпустите меня. Мне больно!

Это не вполне соответствовало истине. Его пальцы вовсе не причиняли ей боли. Но Кари и Хантер стояли вплотную друг к другу, и близость его тела действительно доставляла ей беспокойство. Не говоря уже о странном чувстве беззащитности, которое она испытывала, ощущая его горячее дыхание на своем лице.