От ненависти до любви
Шрифт:
Но молодость взяла свое. Атейла начала учиться принимать вещи такими, какие они есть. Временами ей казалось, что она слышит, как смеется над ней отец:
— Не бойся, трусишка, что-нибудь обязательно подвернется!
Похоже, именно так и получилось.
Атейла шла по многолюдным улицам за отцом Игнатием, не обращая внимания ни на женщин в бурнусах и яшмаках, которые, наклонив голову, скользили мимо, ни на мужчин в фесках.
Вскоре они подошли к подножию невысокого холма, на склоне которого, за высокой каменной стеной, стояла большая белая вилла. К ней и направился
Волнение охватило девушку. Ей хотелось разделить с кем-нибудь тот восторг, который переполнял ее сердце, но священник молча шел впереди, погруженный то ли в свои мысли, то ли в молитвы. Только четки тихонько постукивали при каждом его шаге.
Они подошли к стене. В центре ее находились большие массивные ворота. Как только Атейла и отец Игнатий приблизились, слуга в белоснежном костюме впустил их.
Пока отец Игнатий разговаривал с ним по-испански, Атейла как зачарованная рассматривала фонтаны, подстриженные газоны, клумбы с яркими цветами. Стройные кипарисы тянулись ввысь, придавая всему этому великолепию истинно восточный оттенок и гармонируя с архитектурой виллы.
Все так же молча отец Игнатий прошел через сад к парадному входу, где молодой, также одетый в белое лакей распахнул перед ними дверь и проводил в большую прохладную комнату, из которой открывался волшебный вид на залив.
В комнате стояли большие мягкие диваны и кресла. Они казались необыкновенно удобными. Атейла подумала, что если сесть на них, то и вставать не захочется. Комнату украшали комнатные растения в горшках и картины на стенах, как показалось Атейле, очень дорогие. Изысканная французская мебель дополняла обстановку.
Они довольно долго прождали в этой комнате, присев на уголок дивана, пока наконец вошла служанка и что-то сказала отцу Игнатию по-испански.
Священник нахмурился и повернулся к Атейле:
— Служанка говорит, что ее госпожа очень плохо себя чувствует и хотела бы поговорить с тобой наедине. Иди, дитя мое.
Пока они поднимались по великолепной лестнице, Атейла впервые подумала: а вдруг она не понравится этой леди? Вдруг та не захочет отпускать свою дочь с такой замарашкой?
Всю одежду Атейлы украли разбойники. Сейчас на ней было платье из тех, что присылали в миссию благотворительные общества провинциальных английских городков, вроде Челтема и Бата. Все это были простые хлопчатобумажные вещи грязно-серого цвета. Здесь, в Африке, под ярким солнечным светом, их надели бы разве что сироты да уличные попрошайки.
Платье на девушке сидело мешковато и нескладно, как ни старалась Атейла украсить его, смастерив пояс и воротничок из носовых платков.
И уж конечно, миссис Мансер в голову не приходило одолжить девушке что-нибудь из своего гардероба.
Служанка открыла перед Атейлой дверь.
Широкое окно спальни выходило в сад, за
На кровати на шелковых подушках полулежала необыкновенно красивая женщина. Атейлу особенно поразила ее бледность. В Африке девушка успела привыкнуть к темнокожим арабским женщинам.
Длинные золотистые волосы обрамляли тонкое лицо с классическими чертами. Женщина была необычайно худа. Несмотря на ее красоту, было очевидно, что она тяжело больна. Она лежала, закрыв глаза, и темные ресницы казались еще темнее на фоне бледных щек. Служанка тихонько позвала ее, и женщина открыла огромные аквамариновые глаза.
— Молодая леди пришла к вам, сеньора, — с легким акцентом сказала служанка.
— Да-да, конечно, — слабым голосом отозвалась женщина.
Служанка отошла, дав знак Атейле подойти поближе, потом, поклонившись, вышла из комнаты.
Прошло несколько минут, которые показались Атейле вечностью. Наконец, видимо, собравшись с силами, красавица спросила:
— Вы пришли с отцом Игнатием?
— Да, мадам.
— Вы англичанка?
— Да, мадам.
— Священник сказал, что ваш отец был известным писателем.
— Это верно, мадам.
— И он сказал, что его убили.
— Да, мадам.
Женщина помолчала, будто пытаясь вспомнить, что еще ей рассказывали про девушку.
— Значит, если я правильно поняла, вы хотите вернуться в Англию.
— Да, мадам.
— Тогда вы возьмете с собой мою дочь? Я хочу, чтобы она вернулась к своему отцу.
— К своему… отцу?
Атейла почувствовала, что, против ее воли, вопрос прозвучал удивленно.
— Да, к ее отцу. Лучше, чтобы Фелисити жила с ним. Мой граф не хочет, чтобы она оставалась здесь.
Тон женщины был красноречивее всяких слов.
— Сколько лет вашей дочери?
— Восемь. Из них три года она провела здесь, со мной, но теперь настало время ей возвращаться домой, в Англию.
— Куда я должна буду отвезти ее?
— В Рот-Касл. Ее отец — граф Ротуэльский, она должна быть с ним там, где родилась.
Чувствовалось, что бедная старается, чтобы ее голос звучал твердо, но она не справилась с волнением и печально сказала:
— Я буду скучать по ней! Ужасно скучать! Но вы видите, как я больна, а если я умру, граф вряд ли позволит ей вернуться.
Не зная что сказать, Атейла молчала. Больная заговорила снова:
— Вы должны постараться убедить Фелисити, что, раз она англичанка, она должна жить в Англии. Ей будет трудно привыкать к жизни, о которой она уже почти забыла. Пообещайте мне, что поддержите ее!
— Обещаю, — тихо ответила Атейла, — я сделаю все, что в моих силах.
— Да, ей будет очень трудно, но что же делать? Я знаю, рано или поздно ее простят и примут в семью. А вот я проклята навеки!
В голосе ее звучала несказанная горечь, и Атейла поняла, что женщина говорит отнюдь не о Божьем проклятии, а о том английском обществе, которое отвергло ее.