От «Паразитов» до вирусов

Репортаж из прошлого года

Под грудой неприятностей от уходящего 2020-го само собой позабылось, что вместе с ним, и даже раньше окаянного вируса, к нам пришли «Паразиты» – страшный корейский фильм про непонятно откуда взявшуюся среди нашего уютного века классовую жестокость, от которой, казалось бы, просвещенное человечество отгородились уже навсегда.

Ан

нет, режиссер Пон Чун Хо показал: от нее и XXI век не спасает – с уравнивающими всех нас (как будто бы) гаджетами, красивыми домами под приглядом видеокамер, оцифрованной и стерилизованной реальностью… Кто-то из кинокритиков в США не удержался и с ходу вписал эту ленту в американский контекст: мол, своей неполиткорректностью фильм этот снял все вопросы о неполиткорректности самого «Оскара» (лента, напомним, получила премии сразу в 4 номинациях, не говоря уже о «Золотой пальмовой ветви» в Канне за полгода до этого). В самом деле, после такого всплеска социальных страстей на экране к выбору жюри даже с точки зрения BLM не придерешься. Да что BLM – фильм уловил не американскую и не азиатскую, а глобальную конъюнктуру: новости из Кореи – это иногда и вправду как эсэмэски из будущего…

Прошел всего год, и это будущее – уже в прошедшем. Сюжет и перипетии фильма читаются как метафора 2020-го, который уходит, разворошив не только наш уют, но и наши стереотипы.

Кино о том, что жестокость вернулась, неравенство вновь убивает, социальные паразиты идут на штурм нашего мира, а распоясавшиеся вирусы и вовсе на пороге «милого дома»,– кино обо этом уже и не кино.

Так откуда все это? Дело в нас или дело в неких циклах развития? И за что уцепиться, чтобы устоять под этим напором? Ваш корреспондент задумался об этом еще год назад, по возвращении из Южной Кореи, куда его любезно отправила Всемирная организация русской прессы в рамках программы «Диалог Россия – Корея». Разбирая записи из 2019-го, сделанные по ходу этой поездки, рискну утверждать: сегодня они выглядят актуальнее, чем год назад. Полагаю, именно потому, что за это время мы поняли, до чего шатко все, что казалось незыблемым. Так за что уцепиться?

Чудеса

и «айдолы»

Храм K-pop, музыкальной субкультуры, у которой сегодня миллионы поклонников, прописался с 2015-го в SM-TOWN Coex Artium. Это «Диснейленд» XXI века. Место поклонения. Место встреч. Место, где можно дотянуться до звезд. Для тех, кто понимает, конечно, что такое «айдолы» (кумиры), «трейни» (предстартовая подготовка на местных фабриках звезд, длится от полугода до шести лет), а главное – что такое «сасэн» (поклонники, объединенные в сетевые фан-клубы практически по футбольному образцу).

Говоря проще, «город SM» – это шоурум в шесть этажей, сооруженный одним из самых известных корейских музыкальных агентств со своим театром, музеем, кафе и размашистой торговлей гаджетами. Расположен в сеульском районе Каннам, в двух шагах от Корейской ассоциации международной торговли (KITA), что по-своему символично – всепоглощающий корейский поп за полвека стал одним из главных экспортных продуктов страны. Хотя вырос из чистого подражательства: корейцы стали петь на американский манер для солдат из США, расквартированных к югу от 38-й параллели после гражданской войны 1950–1953 годов. Это не имело никакого отношения к местным представлениям о музыке, но выживать было надо: страна была одной из беднейших в мире, причем ныне богатый Юг тогда, как объясняют, был даже беднее Севера.

А дальше началось обыкновенное южнокорейское чудо, которое уместилось в жизнь одного поколения, лет в 60. Механизм? Почти для всего, за что брались в этой стране, от производства машин с электроникой до поп-музыки и косметики, отрабатывалась технология, которая оттачивалась до совершенства, выводя в региональные, а затем и глобальные лидеры. В случае с поп-индустрией это означает прежде всего универсальность и технологичность: сам жанр исполнения не столь важен – он, как и ритм, может меняться по ходу песни от рока до рэпа; язык – тоже, хотя для иностранной аудитории важно вставить пару узнаваемых английских фраз.

Конец ознакомительного фрагмента.