От первого до последнего слова
Шрифт:
Глебов помолчал. Ситуация прояснялась, но не слишком.
– И что было дальше?
Она посмотрела на него. Щекам его стало жарко, и почему-то зачесался глаз. Ведьминские чары, должно быть, подействовали.
– Я немедленно вышла замуж за Евгения Ивановича Грицука, и отца тихо и спокойно отправили на пенсию. Вот и все. Никакой тюрьмы и сумы.
– А если бы вы вышли, а отца вашего все-таки посадили? Он ведь вовсе не был всесильным, этот ваш Грицук!
– Михаил Алексеевич, не притворяйтесь! Мне и так очень трудно во всем вам признаваться.
– Нет, ну работал ваш муж какое-то
– Он сказал, что уладит это дело, если я выйду за него замуж. Я согласилась, и с отца тут же сняли все обвинения. И я вышла замуж.
– Зачем?! – искренне поразился Глебов. – Если обвинения уже сняли, зачем вам было выходить за него?!
– Грицук пообещал, что делу не будет дан законный ход, пока я остаюсь с ним. Как только я сделаю попытку к бегству, следствие сразу же возобновляется. На дела, где речь идет о миллионах, срок давности не распространяется, как вы догадываетесь.
– По-разному, – сказал Глебов.
– Я все проверяла, Михаил Алексеевич. У меня были деньги и вполне осведомленные юристы. Но ни один юрист не может помочь, если человека решили… закопать. Нужно было закопать хоть кого-то, и выбор пал на моего отца. Только и всего.
Глебов посмотрел на нее. Алые пятнышки пылали у нее на щеках, и разлетавшиеся пряди подрагивали. Сейчас она была как-то особенно, неправдоподобно хороша собой.
Пожалуй, Евгения Ивановича Грицука, который мечтал ее заполучить, он, Глебов, вполне понимал.
– Столько лет я мечтала о его смерти, – сказала «ведьма» задумчиво. – Столько лет я придумывала, как именно его убью. Потом я стала мечтать о том, чтобы мой отец поскорее умер! И это было самое ужасное. Ничего ужаснее со мной никогда не было. Нет, пожалуй, было. – Она кивнула сама себе, словно позабыв о Глебове. – Конечно, было!
– Что… было?
– Был человек, которого я любила. – Она улыбнулась, и ведьминский блеск пропал из глаз, они стали похожими на обычные человеческие глаза. – Знаете, есть любовь, которая дается один раз. И все знают, что это именно она. И я знала, что тот человек – моя любовь. Может быть, будут какие-то другие, если вдруг что-то непоправимое случится с нами, но именно эта – самая главная. Ничто и никогда ее не заменит.
– Вы фаталистка?
– Я просто точно знаю, что такое любовь, – ответила она почти весело. – У меня она была. И в один прекрасный день я сказала любимому, что ухожу и больше не приду никогда. Что я встретила другого, и тот, другой, намного лучше его… Ну, и всякую такую чепуху. Я долго готовилась. Сочиняла речь. Придумывала, как я встречу его с работы, – а нам всегда было так весело, когда он приезжал домой! – как я накормлю его ужином и мы в последний раз обнимемся, понимаете? Как перед смертью. Ну, собственно, это и была смерть, потому что мы никогда больше не виделись. Я сказала ему, чтобы он больше не показывался мне на глаза. Я специально придумала много такого, что сильно оскорбило его. Я знала его, как себя, и это было легко. Он был сильным человеком, но в тот момент я была сильнее, потому что знала, что именно делаю. А он ничего не знал.
– И он вам… поверил? Несмотря на всю любовь?
– У него не было выбора. Говорю
И тут она вдруг заплакала.
Должно быть, ведьмам не положено плакать, потому что когда слезы хлынули у нее из глаз, она совсем не пыталась их остановить. Она просто сидела, а слезы капали на стол, на ее сцепленные руки, на черный топаз. Когда они попадали на топаз, тот сверкал еще сильнее.
Глебов под столом протянул ей салфетку. Она взяла и положила ее перед собой. Теперь слезы капали на салфетку, часто, как дождь.
– Я не плакала много лет, – сказала она. – Не помню, когда плакала в последний раз. Мне было нельзя.
– Сейчас тоже нельзя. Если не хотите угодить в завтрашнюю «Светскую хронику»!..
Она не обратила на его слова никакого внимания.
– Я все рассчитала, – продолжала она, а слезы все лились. – И все у меня получилось. Я ушла от него и погубила всего две жизни, свою и его. Если бы я осталась с ним, я погубила бы всю семью. И отца, и маму, и брата, который тогда работал в папином министерстве, и у него дочка только родилась!..
Глебов помолчал.
– И что дальше?
Она пожала плечами.
– Ничего. Это конец истории. Я больше никогда не видела человека, которого предала. Зато вышла замуж за Евгения Ивановича. И стала придумывать, как мне его убить. И ничего не придумала. Тогда я стала мечтать, чтобы папа умер. Вы знаете, я так его люблю, своего папу! Он такой замечательный отец, лучше всех! Он всегда много работал, болел, но книжки нам с братом читал. Одну я помню особенно хорошо, про Ганса-чурбана. Он читал разными голосами, за короля и за Ганса, и это было лучше, чем спектакли по радио! Он нам елку всегда привозил, даже когда в Москве их было не достать, и мы под елкой всегда находили подарки. Он любил меня немножко больше, чем Димку, моего брата, и все об этом знали, и Димка тоже, и мы даже над ним посмеивались, когда выросли! И вот я стала мечтать, чтобы он умер, мой папа!.. Вы представляете себе, что это такое?
– Нет, – сказал Глебов, – не представляю.
– Я мечтала, что он умрет, я над ним поплачу и стану свободной, понимаете?! Совершенно свободной! Что я снова стану собой, как когда-то! Слава богу, он не умер! Мой муж, мерзавец, умер раньше.
– Но ведь он на самом деле спас вашего отца от тюрьмы, правильно я понял? Если вы все проверяли, или ваши юристы проверяли, значит, это так. Тогда, выходит, он не до конца мерзавец?
Тут она засмеялась. Слезы исчезли как по мановению волшебной палочки. Глебов посмотрел – нет и следа слез.
Вот что значит ведьма!
– О-о, – протянула она, глядя на Глебова. – Вот тут вы не правы! Он был первостатейный, стопроцентный мерзавец! И я до смерти рада, что он сгорит в аду! Что он уже горит в аду!
Она перегнулась через стол, и ее пальцы, вцепившиеся в скатерть, показались ему когтями, как у кошки.
– Поехали, – приказала она Глебову. – Поехали, я вам покажу!..
– Танюша-а! – прокричала домработница Ритуся. – Танюша, суп стынет!
– А?!
– Бэ! Суп стынет, иди быстрей, говорю!