От полудня до полуночи (сборник)
Шрифт:
Омнибус подбирает с обочины последних пассажиров, тех, кто не мог раньше расстаться с нежным воздухом и состоянием покоя, кто решил использовать каждую минуту, чтобы глотнуть здесь, за городом, еще немного нежной, дрожащей атмосферы расслабленности мира и унести ее с собой, дабы украсить безотрадные рабочие часы завтрашнего утра. Они и сейчас еще сидят у открытых окон и молча смотрят на дорогу.
Омнибус тихо скользит по ночному ландшафту. От горизонта до горизонта раскинулось звездное небо, откуда-то доносится одинокий собачий лай, а иногда фары на мгновение выхватывают из темноты парочки, возвращающиеся домой.
Словно
Потом вдоль шоссе начинают маршировать ряды огней, настоящий парад фонарей, омнибус выключает дальний свет и зажигает кроткие лучи ближнего света, его клаксон рычит; он уже не кажется заколдованным драконом, теперь он похож на слугу, который осторожно крадется на резиновых подошвах своих толстых шин и очень послушен на людях.
Когда он появляется, улица становится оживленнее. Стайка кавалеров приветствует его патетическим пением и поднятыми тростями. Они входят с серьезными лицами, которые часто свидетельствуют о состоянии глубокого, еще не прошедшего опьянения. Они долго и важно переговариваются с кондуктором; для них добраться домой – великое дело; красочный туман в их головах заставляет считать героическими или остроумными самые простые слова, а когда один из них называет кондуктора «официант», омнибус почти взрывается от хохота.
Другой пассажир рассеянно смотрит на свои вытянутые ноги и время от времени бормочет себе под нос волшебное заклинание:
– Этот Карл… Этот Карл… – и всякий раз ударяет себя по колену, смеется, подвывая, потом снова погружается в задумчивость и опять загадочно просыпается.
Трезвый и усталый, стоит между ними кондуктор и с серьезным видом компостирует билеты.
В центре города безумствуют неоновые рекламы. Раскаленные буквы карабкаются по решеткам вверх, как обезьяны в клетке, сменяют друг друга и разбрасывают над пустынными улицами какое-нибудь имя или название. Длинный ряд такси терпеливо стоит под кружащимся вихрем красных светящихся букв на рекламе зонтиков. Высоко в ночном небе, над крышами, неистовствует в длинном прямоугольнике гонка электрических фраз, восхваляющих новый фильм, который обязательно надо посмотреть. На стене дома появляется бокал с шампанским, потом бутылка, затем пузырьки, сверкая, поднимаются из бокала, их приветствует взрыв восторга кавалеров.
Заезженный до белизны асфальт отражает городские огни, словно мутный, темный поток… Проехали.
Девушки, в дешевых платьях, с ярко накрашенными губами, сбились в кучку в углу омнибуса. У них увядшие лица, и даже у самых молоденьких уже появилось выражение той беспощадной жесткости, которую порождает жизнь без иллюзий. Они презирают людей и не доверяют им, потому что знают только их низменные, заслуживающие презрения стороны.
Бледное существо напевает себе под нос какой-то шлягер, но скоро замолкает и начинает шуршать бумагой, в которую завернуты бутерброды. Она ест и отрешенно разглядывает свои руки. Неужели юные лица могут быть такими серыми и отчужденными!
Тучный мужчина откинулся на сиденье, широко расставив ноги. Он сложил руки на животе и храпит, голова
Напряженные и рассерженные, входят и садятся друг напротив друга двое – поссорившиеся супруги, это сразу видно, потому что на их лицах не волнение бурной, быстро забывающейся размолвки, а стойкое раздражение, сгладившееся, вероятно, за долгие годы, но сейчас прорвавшееся наружу из-за новой ссоры. Затем волна духов заполняет салон. Это появились засидевшиеся в гостях люди.
По дороге в город омнибус останавливается везде – но никогда не бывает у него более странного, разнообразного груза, чем во время последнего рейса.
Последний пассажир выходит. Кондуктор смачно зевает и пролистывает блокнот с подсчетами. Омнибус приближается к своему пристанищу. Появляется огромный плоский гараж. Он еще освещен, оттуда доносятся голоса.
Когда въезжает последний омнибус, все желтые братья уже стоят рядком и дремлют. Он медленно останавливается, тормоза вздыхают.
Но вот уже на нем искрятся струи чистой воды, гудят пылесосы, на него нападают тряпки и обрезки замши, его моют, чистят, протирают и устанавливают над ямой. Пока он обсыхает, снизу, из ямы, заботливые руки ласкают его маслом и керосином: уставшие поршни, цилиндры, подшипники, шарниры – все они расслабляются и успокаиваются от этой дружеской заботы, они впитывают ее и готовятся к заслуженному отдыху.
Последний омнибус ставят рядом с остальными. Уже гаснут огни в большом гараже, и тут водитель обнаруживает на подножке что-то серебристое – ветку ивы с сережками. Он осторожно вытаскивает ее и берет с собой. Дома его ждет молодая жена.
Борзая [35]
– Я назвала ее Рат-на-даш, – сказала Баб, капризная молодая дама, помешанная на красоте и утонченности, – потому что в ней всегда есть что-то неуловимо таинственное и чуждое. Она не такая, как все остальные простодушно-привязчивые собаки, всячески демонстрирующие верность, которая так легко объясняется ожиданием еды и дрессировкой, она не слуга человека; она – существо, которое трудно разгадать, по-своему одинокое, как и все благородное… она может часами неподвижно лежать в загадочном молчании, словно индийский факир.
35
И поэтому я назвала ее Рат-на-даш; мне нравится смотреть, как она лежит там в углу на своей подушке, молча и неподвижно, живописно раскинувшись, в каждом ее изгибе – порода и благородство. Любое ее движение ставит в тупик, и ты в изумлении следишь за ней, до глубины души поражаясь ее грации; она всегда произведение искусства, что бы она ни делала; ее элегантность захватывает и восхищает: отдыхает ли она, опустив голову, или лениво поднимается, идет ли размеренными шагами или несется длинными прыжками по жнивью, – она всегда произведение искусства, совершенное в движении, будто живой ритм красоты.