От потрясенного Кремля до...
Шрифт:
И здесь опять встал старый российский вопрос: «Что делать?» И тогда один из членов комиссии совершенно неожиданно для меня назвал мою фамилию. Это свое предложение он аргументировал просто: «Сидоренко — врач, хирург, профессор, директор института. Ему можно довериться, а значит, и доверить руководство Счетной комиссией». Это предложение не встретило возражений, и даже не были выдвинуты альтернативные кандидатуры. Тайное голосование закончилось утверждением меня в должности председателя Счетной комиссии Первого Съезда народных депутатов РСФСР.
Слово произнесено, решение принято, и я приступаю к исполнению своих обязанностей. Произношу краткую инаугурационную речь. Напоминаю присутствующим, что мы находимся в самом центре России, в Грановитой палате
Как я уже говорил, мое выдвижение и молниеносное избрание были для меня совершенно неожиданными. Естественно, в тот момент, когда я стал председателем комиссии, у меня не было никаких планов, связанных с организацией ее работы. Поэтому все члены комиссии разошлись, а я остался наедине с самим собой и задумался над тем, как мне работать с этим совершенно неизвестным мне коллективом. Впрочем, коллектив еще и не состоялся, поскольку люди мало знали друг друга, им еще предстояло сработаться. Более того, они были разобщены групповыми интересами. Такая ситуация могла легко привести к серьезным последствиям, которые немедленно перенеслись бы в большой зал заседаний, ушли бы на страницы газет, на экраны телевизоров. А ведь достаточно одной малой искры, чтобы вызвать протест, особое мнение, подорвать доверие к работе Счетной комиссии, а значит, заблокировать работу съезда как раз тогда, когда вся Россия исступленно ждет результатов.
Что делать, как организовать этих людей? Все, что я знаю, и все, что делал до сих пор, в этой ситуации не годится. Ораторское искусство — его и без того в избытке здесь, да и в моем положении проявить его негде. Профессиональное мастерство, которым я привлекаю к себе людей, в этой среде никому неизвестно. Воздействие интеллектом, эмоциями требует времени, которого нет. Итак, к какой бы сфере человеческой деятельности я ни обращался, я нигде не находил рационального решения. И тогда из глубины сознания и памяти приходит библейское изречение: «Господи, дай мне душевный покой, чтобы принимать то, чего я не могу изменить, мужество — изменять то, что могу, и мудрость — всегда отличать одно от другого».
Итак, я принимаю то, что не могу изменить. Я принимаю их всех вне зависимости от их политических воззрений, симпатий и антипатий, принимаю так, как если бы все они были моими близкими и родными людьми. Я принимаю их, а значит, и могу надеяться, что они примут меня. Я проявляю мужество, и оно заключается в том, что главную ответственность беру на себя — и все неудачи, и все конфликты, и все поражения, если они будут, и самую тяжелую черновую работу — тоже на себя. А теперь, с этой позиции, я изменяю то, что могу изменить. Я формирую такую систему, при которой безусловно и наглядно исключаются недоверие, сомнение и ложное толкование нашей работы.
Конкретно это выглядело следующим образом. Прежде всего был использован важный принцип, согласно которому организационные действия комиссии никогда не оговаривались заранее, а определялись на основе свободной дискуссии непосредственно перед самым началом работы. Таким образом, никто, и даже я сам, не знали заранее характера наших мероприятий, и это обстоятельство не только исключало возможность каких-либо нежелательных действий со стороны, но и устраняло любую предварительную утечку информации. Принцип свободной дискуссии по организационным вопросам был определен так, что любые, даже неоправданные, сомнения или претензии немедленно удовлетворялись с таким расчетом, чтобы к моменту окончания работы ни один из присутствующих не мог почувствовать свою ущемленность или заподозрить что-то неладное.
И, наконец, распределение членов комиссии во времени и пространстве было организовано
После получения из Секретариата списка фамилий для тайного голосования немедленно начиналось изготовление бюллетеней. Процедура эта отнюдь не рутинная, к тому же и с изрядным подтекстом. По опыту собственной избирательной кампании мне хорошо известно, как в неблаговидных целях молниеносно и параллельно можно изготовить аналогичные бланки, или по второму варианту их можно на той же машине изготовить в большем количестве, чем необходимо. Разумеется, подобные опасения разделяли многие члены комиссии с позиций собственных, групповых и партийных. Необходимо было пресечь подобные попытки и исключить любые подозрения на этот счет у противоборствующих групп.
Имея в виду это обстоятельство, я предложил такую систему, в реализации которой практически принимали участие все члены комиссии. Для этого в самом начале первый официальный бюллетень с фамилиями кандидатов в единственном экземпляре печатался в типографии Кремля. После чего комиссия в порядке свободного обсуждения определяла тех своих представителей, которые должны были выехать вместе со мной в другую типографию за пределы Кремля для изготовления необходимого количества бюллетеней. Эта группа, которая сопровождала меня, обычно состояла из семи-десяти человек и включала представителей различных политических группировок. Туда и обратно нас сопровождали наряды милиции. В типографии мы выбирали машину, на которой должны были печатать бюллетени, а также в порядке свободного обсуждения определяли формат, шрифт и цвет бюллетеня. Изготовленный в Кремле единственный бюллетень закладывался в машину в качестве первичного источника информации, на основе которой производилась распечатка тысячи шестидесяти бюллетеней, но уже другого цвета, формата и другим шрифтом. Распечатка проверялась двумя путями: во-первых, полученные бюллетени тщательно пересчитывались, и во-вторых, сама машина давала сигнал окончания программы. На этом этапе из машины вынимался первичный экземпляр бланка бюллетеня, изготовленного в Кремлевской типографии, производился контрольный пуск машины, которая теперь выдавала чистые бланки без текста.
Все отпечатанные бюллетени укладывались в конверты строго по количеству голосующих за тем или иным столом (83, 84, 97, 99, 100, 99, 99, 100, 100, 100, 99), конверты опечатывались, на каждом из них ставились подписи присутствующих, затем члены Счетной комиссии и технический персонал покидали помещение, которое опечатывалось до момента завершения голосования.
По возвращении в Грановитую палату в присутствии всех членов Счетной комиссии на основе свободной дискуссии определялись те люди, которые должны были немедленно фломастером или шариковой ручкой расписаться на обратной стороне бюллетеней (таких подписей на каждом бланке было три или четыре). Состав, за исключением председателя, постоянно менялся от голосования к голосованию, а само подписывание происходило под визуальным контролем всех остальных членов комиссии. Подписанные бюллетени вновь тщательно пересчитывались и опять помещались в соответствующие конверты, которые опечатывались, а на конвертах проставлялись подписи ответственных лиц.
Далее определялись члены комиссии, которые должны были сидеть за тем или иным столом по три человека, выдавая бюллетени для голосования (всего столов одиннадцать). Система предусматривала сменяемость от голосования к голосованию также и этих людей.
Другие члены комиссии находились рядом с урнами и наблюдали за тем, чтобы каждый голосующий мог воспользоваться своим правом только один раз. Третьи смотрели за тем, чтобы в кабинах всегда была шариковая ручка и чтобы в них на момент голосования находился только один народный депутат. Строгая скрупулезность этой системы, пожалуй, уже понятна читателю. И я позволю себе сейчас остановиться на глубинных подтекстах, связанных с ее формированием.