От сессии до сессии

Хрипков Николай Иванович

Они обиделись на эти невинные слова, восприняли их как грязное предложение остаться ночевать. За кого их принимают, в конце концов? Они пришли всего лишь поздравить именинника. Отвернулись. Потом одна из них, кажется, Оля, решительно двинулась вперед. Остальные за ней, полные благородного негодования. Останавливать их было бесполезно. Даже хуже для себя. Этим самым подтвердили бы их подозрения.

На мягком стуле за столом сидела Александра Ивановна, откинув голову назад, и самым открытым образом дремала. Правда, молча. Но это всё равно никак не украшало ее. Девочки обрадовались. Но оказалось,

что рано. Двери на выход были закрыты. Одна за другой брались за ручку и дергали. Никак не могли поверить, что такое может быть.

Ребята развели руками. Видно, судьба. Но девчонки решили не покоряться судьбе и не плыть по течению. В этот момент они уверили себя, что никак нельзя подмочить репутацию. Всё это зря, решили ребята. Девушки подошли к столу. На столе был черный телефон, толстый гроссбух, пара остро заточенных карандашей и клубок, от которого тянулась шерстяная нить к недовязанному носку. Носочек был детский.

Оленька жалобно простонала:

– Тетенька! Милая!

Александра Ивановна не шелохнулась. У нее был здоровый рабочий сон. И жалкие всхлипы его не могли нарушить.

– Выйти бы нам! Откройте, пожалуйста, двери! Извините, что мы беспокоим вас в столь позднее время!

Тетенька сохраняла ту же позу, как сфинкс. Ничто не дрогнуло на ее лице. Может быть, она притворялась? Саша выглянул из-за угла и стал делать знаки девчонкам. Они не обращали на него внимания.

– Это… у нее в халате или в ящике ключи, – прошептал Саша. – Посмотрите! Она же спит.

– Нет! Это уже воровство, – сказала Оля.

– Еще и государственной собственности. За это посадить могут, – добавила ее подруга

. – Бабуля!

Один глаз Александры Ивановны приоткрылся, за ни и второй. Постепенно глазные щелки расширялись.

– Какая я вам бабуля? – сурово произнесла она.

– Ну, в смысле, бабушка. Доброе утро! То есть доброй ночи! Ну, то есть здравствуйте!

Замялись.

– Нам бы выйти!

– Куда выйти?

Теперь глаза Александры Ивановны были распахнуты как ставни окон и широко смотрели на мир.

– Туда!

– Зачем?

– Ну, домой?

Теперь у Александры Ивановны были глаза удивленного ребенка. Она не могла понять, зачем из дома выходить домой.

Сна уже не было ни в одном глазу. Поглядела на часы. То, что она увидела, ее удивило. Открыла ящичек.

– Что-то я не вижу ваших документов.

Приподняла толстую общую тетрадь, отодвинула шерстяные клубки. Ничего! Если бы документы были, они лежали бы здесь.

– Это…

– Да я вижу, что это. А как вы без документов прошли?

Голос ее стал суров. Девчонкам почему-то представился ее муж, худенький, забитый старичок.

Александра Ивановна просветила девчонок рентгеном. Им стало страшно. Может быть, теперь они уже никогда не попадут домой. Их мамы будут безутешно рыдать.

– В какой комнате гостили? – сурово спросила Александра Ивановна. – Отвечать! Ну!

– Мы?

– Пимы.

Девчонки решили проявить стойкость. Но коленки у них заметно дрожали. Они не знали, куда деть руки.

– Не знаем.

– Ага! Я так и думала, – кивнула Александра Ивановна. – Гуляли и случайно забрели в общежитие.

Подняла трубку телефона.

–

Ну, что же! Буду звонить в милицию. Как положено по должностной инструкции. Если еще окажется, что вам и восемнадцати нет… Ну, сами понимаете, что бывает. Само собой, сообщают родителям, где их дочери проводят ночи. Пусть порадуются! В школу сообщат. А ваших кавалеров ожидает длительный тюремный срок. На вид вам больше шестнадцати не дашь. А это статья Уголовного кодекса. Нехорошая статья!

– Я сейчас, кажется, описаюсь, – прошептала Оля.

Подруги ей не посочувствовали. Все чувства вытеснил страх. Они не знали, что делать.

– Не надо, Александра Ивановна!

Перед столом стоял Саша.

– Не звоните, пожалуйста! Сейчас я всё объясню. Девушки здесь совершенно ни при чем.

Из-за угла вышли остальные. Они стояли, понурив головы. Никто не решался глядеть в глаза Александре Ивановне.

Лицо ее оставалось каменным и отрешенным.

– Четыреста двенадцатая, – сказал Саша. – Девушки были у нас в гостях в четыреста двенадцатой комнате. У Игоря был день рождения. Это его одноклассницы. Они совершеннолетние. Они долго не встречались. Так хоть на дне рождения.

Александра Ивановна кивнула.

– Вы все иногородние. И у вас тут одноклассницы. Как это понять? Они специально приехали?

– Знакомые. Простите! Вырвалось как-то нечаянно. Мы всё сделаем, Александра Ивановна! О чем бы вы ни попросили, мы всё сделаем. Можем помыть пола. Или там что-нибудь отремонтировать. По гроб жизни будем благодарны. Только не звоните! Не надо! Вы же очень добрая женщина. У вас тоже есть дети и внуки. То есть «тоже» – это у меня случайно вырвалось.

Александра Ивановна продолжала держать трубку. Лицо ее стало задумчивым. Она опустила взгляд. Палец ее навис над диском с крупными черными цифрами. От этого пальца теперь зависела судьба многих.

Ни один палец в мире до сих пор не пользовался таким вниманием. С него не сводили глаз

– Погодите!

Голос Александру Ивановны совершенно изменился. Он стал жалким и растерянным.

– А как же они сюда пришли? Без документов? Мимо меня? Я никуда не отлучалась.

Она вспомнила, что всё-таки отлучалась. Но всего на минутку. Может быть, две. Не больше. Они ждали этого момента и воспользовались им. Сколько же им пришлось ждать? Низость!

Ее палец медленно опустился в отверстие кругляшка диска. Стало слышно, как где-то скребется мышь.

– Не прошли они, Александра Ивановна. Они пролезли. С нашей, конечно, помощью, – простонал Саша. – Они не хотели. Это я их уговорил. Я во всем виноват. И готов…

– Что ты сказал?

– Ну, через библиотеку. Через окно в библиотеке. Я открыл там окно, и они пролезли.

Грохнулась трубка. Аппарат был хороший. Даже не вздрогнул. Умели у нас делать.

Взгляды были прикованы к Александре Ивановне. Так обыватель смотрит на «Черный квадрат» Малевича, не понимая за что тут готовы платить миллионы. Он бы мог намалевать сотню подобных квадратов не хуже. Неисповедимы пути современного искусства и настроения вахтеров. Всем стало не просто страшно. Это было нечто большее, чем страх, чувство, не поддающееся описанию, если вы не Стивен Кинг.