От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
Да, кто лично знал юцзи Ли Юнфана в бытность его начальником фушуньской крепости, сразу бы сказал: «Время пошло ему на пользу». Бывший юцзи не стал бы оспаривать такое суждение, доведись его ему услышать. Но добавил бы вслух или про себя, что к своему благополучию причастен и немало сам. Рвением заслужил доброе расположение Нурхаци. Себя не жалел и людей своих, соотечественников, что поначалу были переданы в его ведение в Синцзине, то бишь в Хету-Ала, тоже не щадил. Заставил со рвением обрабатывать землю, ремеслами заниматься для нужд маньчжурского государя{114}.
Старание Ли Юнфана Нурхаци приметил. Понемногу и доверять стал. Как-то перед очередным походом против его же, Ли, бывших соотечественников нарочно позвал к себе. Пытал, как военного, что лучше предпринять в предстоящем сражении. Ли таиться не стал, а сказал, что он бы так, к примеру, поступил. Совета Нурхаци послушался и верх одержал в той битве с минским войском.
Доверие к себе он укрепил надежно вроде тем, что письма, которые чины китайские ему с лазутчиками присылали, он Нурхаци собственноручно показал. А в письмах тех предлагалось Ли Юнфану вернуться служить Сыну Неба. Он-де не только простит проступок прежний, но щедро наградит ещё{115}.
Растроган был весьма Нурхаци, когда те письма показал ему Ли Юнфан. «Я вижу, — щурил ставшие лисьими глаза, — что доверия великого достоин. Не ожидал, не утаю, такого от тебя. Ведь ты происхождением не наш, а поступаешь так, как будто общий у нас предок. Понятно, — довольно руки потирал Нурхаци, — достоин ты не только похвалы. Так вот я объявляю: за три больших проступка, что можешь совершить ты, заранее тебя прощаю. Ну а четвертый совершишь, — Нурхаци предостерегающе помахал пальцем, — тогда пеняй уж на себя. И внучка моя, твоя жена{116}, пускай и не думает просить о помиловании».
— Ну ладно, одежда новая мне впору, вижу, — провел Ли Юнфан по рукаву курмы, — Давай снимай, — сказал слуге, — и дай чего-нибудь попроще. Из дома больше выходить не стану.
Переодевшись в домашнее платье, Ли Юнфан пошел в свои покои. Велел зажечь огонь и принялся читать. Не часто доводилось ему за последнее время книгу открывать. В разъездах да походах не до того. Когда случалась небольшая передышка, так сразу спать валился. А вот сейчас вроде затишье подольше, чем обычно, наступило. Сказать нельзя, что мирная вполне настала жизнь, но все же появились и часы досуга.
Стук дробный, но не громкий в дверь отвлек от чтения. «Кто там?»— «Это я, хозяин», — просунул голову слуга, испуганно глаза тараща. По виду его Ли сразу понял, что тот пришел с каким-то важным делом. «Ну, говори», — сказал нетерпеливо.
Слуга замотал головой и приложил палец к губам. «Иди ближе, на ухо говори». Почтительно нагнувшись к хозяйскому уху, служка что-то торопливо зашептал. Ли Юнфан отпрянул назад, потом подался вперед и молча уставился на слугу. И, словно прочтя на его лице подходящее решение, кивнул: «Веди его сюда».
Как только незнакомец заговорил, Ли Юнфан по выговору признал в нем своего,
— Лю Цзихоу зовут ничтожного слугу.
— Занятия какого?
— Торговый дом имел раньше в Цинхэ{117}. Теперь, — развел руками, — как сами можете понять, нет никакого достояния. Всего лишился.
— Откуда прибыл сейчас?
— Из Гуаннина.
Изображая удивление (уже сказал слуга, откуда прибыл Лю), Ли поднял брови и округлил глаза. Помешкав просто так, спросил: «Явился сам иль послан кем?»
— Сюньфу Ван Хуачжэн послал меня. Но к Вам пришел я сам, поскольку б мог и не прийти.
— Ну, раз прислал сюньфу Ван Хуачжэн, то, значит, Дело важное ко мне имеет?
— Письмо вот от него. В нем сказано все, видно.
Печать сломав небрежно, Ли Юнфан прочел письмо. Все то же самое. Только рука другая. «Оставь разбойника дацзы Нурхаци и Сыну Неба переходи служить. Он прегрешение прежнее твое готов простить. Больше того, даст выше звание того, что прежде не имел». «Посулы эти не внове мне, — усмехнулся Ли. — На них я не польстился прежде. Сейчас весь Ляодун, считай, в руках Нурхаци. И потому теперь тем более не вижу смысла на уговоры вражьи поддаваться».
— Ответа я писать не стану, — в упор посмотрел Ли Юнфан на Лю Цзихоу. — А вот с тобой как поступить?.. Ведь ты пришел оттуда, и потому не наш. Лазутчиком тебя пока не назовешь. Ты вроде посыльного, принес письмо. А может быть, тебе дано ещё какое-то задание?
— Именем предков клянусь, — запричитал Лю, распластавшись на полу, — был послан письмо отдать. Да я давно уж помышлял Нурхаци стать слугою, да вот оказии все ждал.
— Слова — одно, другое вовсе — дело. Ладно, вставай-ка. Подсаживайся ближе и расскажи, что там, у вас.
Поначалу сбивчиво, не зная, принимают ли его слова на веру, Лю постепенно освоился и стал говорить не торопясь, обстоятельно. Про намерения минского начальства бывший купец, конечно, ничего не мог, сказать. Немного совсем рассказал и про то, где сколько войска стоит, как снаряжено. Что видел, то и сообщил. Подтвердил, о чем и до него другие перебежчики говорили, что страх немалый испытывают перед Нурхаци в минских пределах. Неспокойно там и за самой Великой стеной. Бунтовщиков развелось, слыхать, много.
— Так, говоришь, сейчас Ван Хуачжэн за главного. Он сюньфу. А в войске старший кто?
— Так вроде этот, Сюнь Тинби.
— Угу, — поджал губы Ли Юнфан. — А не слыхал ли ты, как между собой они, ладят или пет?
— Грызутся, как голодные собаки из-за кости. О том известно в Гуаннине от мала до велика всем. Слуги бахвалятся друг перед другом: «Хозяин мой умнее твоего!» — «Кабы не так! Мой господин учен весьма, недаром был смотрителем училищ». А там и перебранка: «Хозяин твой горазд писать только доносы!» — «А твой, хоть полководцем мнит себя, не знает, как на лошадь сесть: с хвоста иль с головы!»