От великого Конде до Короля-солнце
Шрифт:
Спустя некоторое время, узнав, что ее брат д'Обинье старается отличиться в преследовании протестантов, она написала ему:
«Будьте милостивы к католикам и не будьте жестоки к гугенотам. Они заблуждаются, но в этом заблуждении пребывали мы сами, а также Генрих IV и многие прославленные принцы. Иисус Христос завоевал сердца людей кротостью, пусть обращением занимаются священники. Господь не давал разрешения солдатам быть пастырями душ».
Эти порывы к жалости и состраданию не должны, впрочем, заслонять от нас тот факт, что мадам де Ментенон распорядилась
Сотро де Марси, который обычно ее защищает, вынужден признать это: «В одном из своих писем, — говорит он, — она объясняет, что часто вынуждена была поступать противно своим чувствам из-за того, что родилась кальвинисткой. Поэтому ей пришлось стать ревностной их обличительницей и она первая потребовала летр де каше, дабы оградить юных родственников от влияния семьи».
Один лишь Вольтер предпринял попытку обелить ее. В письме, датированном 1754 годом, он говорит: «…отчего вы так уверены, что мадам де Ментенон сыграла большую роль в отмене Нантского эдикта? Она смирилась с тем, что делали кардинал де Ноай или Расин, но сама, конечно, совершенно в этом не участвовала».
И приводил в качестве доказательства решающий аргумент: «Она не смела ни в чем перечить Людовику XIV».
Однако это неверно. Напротив, мадам де Ментенон имела огромное влияние на короля. Как заметил один из послов в донесении своему правительству: «Убежден, что никто и никогда не приобретал над ним такой власти!»
Да и сама Франсуаза, обычно скромная и сдержанная, признавалась в письме: «Обращаться нужно именно ко мне, поскольку все проходит через мои руки».
Зная, до какой степени она ненавидела бывших собратьев по вере и с каким фанатизмом новообращенной боролась с реформаторской церковью, трудно согласиться с мнением Вольтера.
Кроме того, более чем вероятно, что эта рассудительная женщина увидела в отмене Нантского эдикта не только политически необходимый акт, но и удобную возможность выгодного помещения капитала. Ведь именно она начиная с 1681 года занималась спекуляциями, пользуясь разорением протестантов, и писала по этому поводу своему брату: «Используйте с толком деньги, которые собираетесь получить. Сейчас земли в Пуату отдают за бесценок: благодаря же отчаянию гугенотов, будут продавать еще больше. Вы можете с легкостью приобрести приличное имение…»
Поэтому мы склонны согласиться с г-ном де Монтабелем, который писал: «В эпоху, когда вся Франция желала достичь единства веры и когда сам король пытался разрешить вопрос „протестантской ереси“, Лувуа счел за лучшее развязать бойню и истребление.
Мадам де Ментенон, более коварная, публично осудила эти насильственные меры, но втихомолку подстрекнула Людовика XIV совершить поступок, имевший, по нашему мнению, тяжкие последствия: речь идет об отмене Нантското эдикта… в силу которого все ее бывшие собратья по религии оказались вне закона».
В результате Франция потеряла двести тысяч подданных…
Таким образом, женщина разрушила то, что было
СТРАННЫЕ ВКУСЫ СТАРШЕГО ДОФИНА
Он так и остался ребенком.
Майским утром 1691 года Версаль был потрясен неожиданным происшествием.
Около десяти часов лакей, гулявший по саду, вдруг услышал во дворце необычный шум. Устремившись туда, он увидел, как двое крепких мужчин безбоязненно выкидывали мебель из окон апартаментов, принадлежавших мадам де Монтеспан.
— Вы сошли с ума? — воскликнул потрясенный слуга.
— Нам приказано, — отвечали два чужака. И тут же швырнули роскошный шкаф на обломки восхитительных кресел. Испуганный лакей побежал за подмогой, и вскоре все во дворце узнали, что мадам де Монтеспан переезжает весьма странным образом.
Отовсюду сбежались придворные, с восторгом предвкушая скандал. Однако раньше всех подоспели гвардейцы. Встав под окнами, они стали кричать рабочим, чтобы те немедленно прекратили калечить мебель. В этот момент появился герцог Мэнский:
— Это я распорядился, — сказал он. Сей молодой человек двадцати одного года от роду был сыном мадам де Монтеспан от короля. Возросший под крылом мадам де Ментенон, он с обожанием отиосился к бывшей воспитательнице; мать же свою искренне презирал.
Естественно, супруга короля использовала его в той глухой борьбе, которую вела с бывшей фавориткой. А та, устав от унижений и завуалированных оскорблений, исходивших от кроткой мадам де Ментенон, в минуту раздражения заявила Людовику XIV, что собирается удалиться в монастырь Сен-Жозеф.
Король, подстрекаемый женой, немедленно дал согласие и принял решение передать ее апартаменты герцогу Мэнскому.
Этот превосходный молодой человек не стал ждать ни секунды. Устремившись к матери, он без излишних церемоний передал ей приказ короля [Ср. у Сен-Симона: «Он действовал заодно с епископом Мо, чтобы ускорить отъезд мадам де Монтеспан. Он хвастался, что сам пришел торопить ее и убеждал навсегда оставить двор. Он с величайшей охотой вызвался передать ей приказ короля и сделал это, не щадя ее. Тем самым он показал, что безгранично предан мадам де Ментенон».
Мадам Дюнуайе, в свою очередь, пишет: «У сына хватило жестокости объявить матери, что ей должно покинуть двор и освободить покои, которые он же и занял уже на следующий день герцог Мэнский немедленно отправил в Кланьи вещи матери, а мебель приказал выкинуть в окно мантилью, „потаскуха“ безмолвно наслаждалась триумфом…]. Поскольку мадам де Монтеспан притворилась, что не понимает, он призвал двоих слуг, дабы очистить помещение, отныне предназначенное ему самому.
«Переезд» начался тут же. Когда первые стулья полетели в окно, мадам де Монтеспан уложила свой жалкий багаж, села в карету и в слезах, почти тайком, оставила дворец, «где сверкала более чем королева…».