От Византии до Орды. История Руси и русского Слова
Шрифт:
«И да весть (ведает) твоя держава (державность) благочестивый царю, яко вся царства православныя христианьския веры снидошася в твое едино царство: един ты во всей поднебесной христианом царь. Подобает тебе, царю, сие держати со страхом Божиим».
Как ни дико, в новейшее время идея «Третьего Рима» была, напротив, интерпретирована в качестве чуть ли не экспансионистской, продиктованной стремлением присоединить к Москве, в частности, страны Запада (то есть страны, зараженные всякого рода «ересями», которым идеология Третьего Рима звала как раз поставить твердый заслон на рубежах Московского царства!). И прямо-таки курьезно, что популярнейший на Западе русский мыслитель Н. А. Бердяев объявил III Интернационал (ставивший задачей сделать единым коммунистическим
Но вернемся к бесспорному ныне представлению о том, что идея Третьего Рима вовсе не была программой Русского государства на рубеже XV–XVI веков. Как раз наоборот, при Иване III Русь очень широко и интенсивно «открывает двери» в окружающий ее мир (что ясно, например, из упомянутых исследований К. В. Базилевича и А. Л. Хорошкевич).
И, в конечном счете, это имело драматические последствия. Духовное развитие Руси — и в том числе, как мы еще увидим, развитие самобытной культуры — подверглось поистине жестокому испытанию. Извечно присущий русскому «менталитету» экстремизм и максимализм привели к тому, что на самых верхах государственной и церковной власти началась ломка незыблемых, казалось бы, основ духовности.
Говоря об этом, я отнюдь не подразумеваю, что та «открытость» любым веяниям из внешнего мира, которая присуща эпохе Ивана III, была порождением некой «ошибки». В конце концов, истинно лишь то, что способно устоять перед чужими поветриями, а кроме того, Русь в эту эпоху вобрала в себя немало бесспорных ценностей и с Запада, и с Востока.
К счастью, на Руси в конце XV века имелись такие великие продолжатели дела Сергия Радонежского, как преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский. О них, которые достойны пребывать в русской исторической памяти в одном ряду с богоносным троицким игуменом, и идет речь в этой последней главе моей книги.
Полвека с лишним назад — еще до рокового сорок первого года, когда Иосифов Волоколамский монастырь претерпел тяжкие разрушения, — перед глазами предстал этот поистине небесный град, глядящийся в воды запруженной при преподобном речки Струги, и как бы вошел в живущее в воображении едва ли не каждого русского человека видение святого Китежа…
По прошествии немалых лет на книжных прилавках появился основательный труд одного из виднейших тогдашних историков А. А. Зимина [597] , начавшего изучение Иосифова Волоколамского монастыря и деяний его создателя еще в 1940-х годах под руководством М. Н. Тихомирова. А. А. Зимин впервые открыл или хотя бы уточнил целый ряд существенных исторических фактов, и, несмотря на столь характерные для книг того времени дикие подчас идеологические догмы и шоры, перед внимательными читателями являлась громадность, мощь, многосторонность подвига святого. Становилось ясно, какая веками продолжавшая свое действие духовная воля воплотилась в истинно богатырском облике основанного им монастыря, — облике, вполне постигаемом даже и ныне, хотя обитель все еще нуждается в капитальной реставрации, начиная с восстановления взорванной в 1941 году семидесятипятиметровой колокольни.
597
Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV–XVI в.). М., 1977. (Об Иосифо-волоколамском монастыре).
…В Нило-Сорскую пустынь судьба впервые привела намного позже, в 1970-х годах. Приплыв из Вологды через Кубенское озеро — мимо скорбных и все же светящихся руин уничтоженного в 1930-х годах Спасо-Каменного монастыря — к пристани города Кириллова, мы располагали всего несколькими часами стоянки теплохода, и тут выяснилось, что никакого транспорта до текущей в восемнадцати километрах отсюда малой реки с двойным прозваньем Сора-Сорка не имеется.
А между тем соприкосновенье с точкой Земли,
Пришлось обратиться к местному начальству и, как оказалось, «решить проблему» мог только «первый» в городке человек, который, к нашей удаче, знал — или, может быть, сделал вид, что знает, — мои литературные опыты и выразил готовность помочь. Но, осведомясь о месте, куда нужно доставить путешественников, он с удивлением вопросил: «Так ведь там же у нас только дурдом?»
Что тут следовало сказать? Для большей понятности ответ был таков: «Представьте себе, пятьсот лет назад там постоянно жил один из членов тогдашнего… Политбюро». И это нелепое и, не исключено, в чем-то кощунственное «разъяснение» подействовало: вскоре милицейский «газик» (ничего иного не нашлось) уже мчал нас по давно затравяневшей лесной дороге.
…На арке ворот, ведущих в обветшалый монастырек, действительно красовалась надпись «Психоневрологический диспансер», и идти туда не захотелось; к тому же было хорошо известно, что эти — пусть и скромные — каменные стены никак не соответствовали духу Нилова скита и появились здесь только в XIX веке (согласно преданию, когда Иван Грозный решил воздвигнуть здесь каменный храм, преподобный явился ему во сне и запретил строительство). Мы предпочли просто помолчать в первозданной тишине этой в самом деле пустыни безмолвия, постоять на берегу проточного пруда, выкопанного первоначально самим преподобным.
А между тем из монастырских ворот появился человек с ведром в руке. Он шел и смотрел на нас, но явно сквозь нас. И мелькнула мысль: некогда здесь обитали люди не от мира сего, и ныне — так же, хотя те были выше сего мира, а нынешние, вероятно, ниже… Что-то таилось в этой смутно осознаваемой перекличке. А водонос, по-прежнему глядя в ничто, наполнил ведро и пошел обратно.
Тогда и мы, повинуясь какому-то зову, опустились на колени и ладонями черпнули воду из Нилова пруда. И глоток ее вызвал не испытанный дотоле трепет — будто и впрямь соприкоснулись мы с излученной здесь когда-то и уже неиссякаемой духовной энергией, которая в те времена без труда (и без всяких «средств информации») достигала расположенных за полтыщи верст отсюда Москвы и Новгорода, — о чем свидетельствуют тогдашние события…
Значение преподобных Иосифа Волоцкого и Нила Сорского в истории Русской Церкви и в истории Руси в ее целом поистине неоценимо. И это значение более или менее общепризнано. Почти в каждом научном и публицистическом сочинении, касающемся переломной и, безусловно, великой эпохи конца XV — начала XVI века, с необходимостью заходит речь об этих деятелях Церкви.
Но — прискорбное «но»! — едва ли не преобладают или даже господствуют неверные, нередко грубо искажающие реальность представления о двух этих подвижниках, притом представления о преподобном Иосифе Волоцком имеют чаще всего «очерняющий» или даже заведомо клеветнический характер.
Удивляться вообще-то нечему — достаточно вспомнить, что еще совсем недавно господствовало также восходящее к «либеральной традиции» XIX века стремление внедрить в души ложный «зловещий» образ Достоевского. Правда, это было легче преодолеть, ибо творения Достоевского гораздо более доступны, и сам он отделен от нас не столь долгим временем. Сквозь полутысячелетие разглядеть истину несравненно труднее.
В глубине сознания, или, вернее, в своего рода полуосознанной исторической памяти (которая в той или иной степени присутствует в каждом человеке) преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский издавна представали для меня как идущие по своим особенным путям, но идущие все же к единой цели, — ни в коей мере не «отрицая», а дополняя, обогащая друг друга. Однако к концу 1970-х годов встала задача доказать это, и пришлось обратиться к длительному и сложному изучению источников и историографии; некоторые результаты этого изучения и излагаются далее.