От войны до войны

Камша Вера Викторовна

– Любишь, – тихо сказала баронесса, – имя мне не нужно, в Олларии удобнее не знать чужих тайн. Ричард Окделл, стал бы ты, зная, что противен женщине, которую любишь, играть на нее в карты?

Дику показалось, что он ослышался. Что о себе возомнила эта куртизанка?! Как она смеет ставить себя на одну доску с Катариной Ариго, королевой, дочерью знатнейшего рода, женщиной, до которой всем остальным дальше, чем до вечерней звезды?!

– Ты мне не ответил, Дик. Стал бы ты играть на свою любовь в карты?

– Это… Госпожа баронесса… Вы не смеете сравнивать…

– Отчего

же? – Марианна села на кровати, не спуская взгляда с лежавшего юноши. – Любовь живет в том, кто любит. Для нее нет разницы между коровницей, королевой и святой. А если есть, если мужчина готов взять приглянувшуюся ему женщину силой, за деньги, обманом, это не любовь. Это, Ричард Окделл, называется иначе.

– Не знаю, в кого ты влюблен, но если эта женщина потеряет все, если ей, чтобы не умереть с голоду, придется продавать себя, ты ее купишь? Или поможешь, ничего не требуя взамен?

Дик растерянно молчал, не зная, что отвечать. В словах Марианны что-то было. Он счастлив служить Катари, умереть за нее, отдать ей все, что у него есть, но… Святой Алан! Разве можно сравнить этих двух женщин? Или куртизанка права, и важно – кто любит, и неважно – кого?

– Похоже, Ричард, ты и вправду любишь. Пусть твоя любовь будет счастливой, только не говори мне больше о господине Килеане. Поверь, это недобрый человек, он не стоит твоего сочувствия. Он вообще не стоит сочувствия.

– Но он любит вас, – растерянно пробормотал Дик.

– Куда ему любить, – баронесса потянулась и бросила Дику яблоко. – Такие не любят, а хотят и злятся на весь свет. Тот, кто придумал Леворукого, был похож на Килеана, уверяю тебя…

– Почему? – удивился Ричард, впиваясь в сочную мякоть.

– А потому, – с расстановкой произнесла баронесса, – что только ненужный женщинам мужчина мог запихнуть все мировое зло в смеющегося красавца, которому не откажет ни одна женщина. А для женщины нет ничего страшнее иззавидовавшегося зануды. Так что твоему Килеану в Багерлее самое место.

Дик чуть не подавился, а Марианна мстительно добавила:

– Пока он там, его нет тут, – и расхохоталась.

Глава 4

Агарис

«Le Chevalier des B^atons» & «Le Dix des 'Ep'ees»

1

Все это уже было. Говорят, дурные сны имеют обыкновение повторяться, дурная явь тоже. Снова пришло письмо, запечатанное несущей свечу мышью, снова магнус Клемент приглашал Робера Эпинэ в резиденцию ордена, а похожий на пыльного мышонка монашек вел гостя серыми, безликими переходами, и высокие сводчатые потолки давили на душу не хуже осенних туч. Снова магнус ордена восседал на резном деревянном кресле, словно не сходил с него целый год. Снова Робер преклонил колена, и Его Высокопреосвященство шевельнулся с явным намерением благословить гостя, который предпочел бы оказаться хоть в болотах Ренквахи, хоть в Сагранне под дулом пистолета, лишь бы подальше от магнуса. Теперь Робер Эпинэ никогда бы в жизни не назвал крысеныша в честь Его Высокопреосвященства Клемента, этого имени не заслуживала ни одна из живых тварей!

Магнус поднял сухонькую ручку, и Робер покаянно

склонил голову, хотя больше всего талигойцу хотелось заорать, вскочить и убежать.

– Будь благословен, сын мой, и да не хранит сердце твое тайн от Создателя нашего.

Те же слова, что и год назад, век назад, тысячелетие назад. А они нужны Создателю, наши тайны? Хочет Он знать про нашу любовь, ненависть, надежду, сомнения или Ему нет до нас никакого дела?

– Сердце мое открыто слугам Истины, а помыслы чисты.

Ложь. Можно открыть сердце другу, родичу, даже врагу, но не этому человечку, словно слепленному из чердачной пыли. Иноходец смотрел прямо перед собой, гадая, о чем будет разговор, и на всякий случай готовясь врать. Его пригласили, а Альдо – нет. Почему? Что от него нужно этому… Раньше Робер назвал бы «истинника» крысой, теперь у него слов не было.

– Ты болел, сын мой? – В других устах это, может быть, и прозвучало участливо, но Иноходцу показалось, что магнус опечален не болезнью, а выздоровлением.

– Да, Ваше Высокопреосвященство. Кагетская лихорадка.

– Братья молились за тебя.

Вот только молитв этих… ему и не хватало. Его спасли гоганская магия и кровь Раканов, но говорить об этом нельзя.

– Я исполнен благодарности, Ваше Высокопреосвященство.

– Орден не оставляет тех, кого единожды избрал.

Угроза? Предупреждение? Ритуальная фраза? Леворукий их всех разберет…

– Я вижу, сын мой, на твоей руке браслет. Раньше его не было. Ты обручился? С кем? Когда?

Сначала со смертью, затем – с гоганни, но «истинник» этого знать не должен! И не узнает!

– С дочерью казара Адгемара Этери.

Это почти правда, а Белый Лис уже ничего не скажет. Никому и никогда.

– Казар мертв. Деву отдали другому.

– Я не признаю языческих и еретических обрядов. Принцесса Этери не вернула мне мое слово, пред лицом Создателя она остается моей невестой.

Вот вам! Пусть неведомая Этери будет счастлива хоть с козопасом, хоть с козлом… Как замечательно, что она есть на свете, и как же вовремя он о ней вспомнил! Хотя… хотя по законам Чести он должен теперь ее спасать… Впрочем, кто сейчас живет по законам Чести? Разве что бириссцы, но у них другая честь и другой бог.

– Твой браслет – дар Адгемара?

– Да! – Как просто лгать. А может, дело в том, кому лжешь и зачем.

– Обнажи запястье.

Эпинэ предпочел бы обнажить шпагу и проткнуть мерзкое серое существо, но пришлось повиноваться. Убийство магнуса одного из семи орденов непозволительная роскошь для изгнанника.

Впившиеся в золотой обруч глазки жалили, как муравьи, только бесцветных муравьев не бывает.

– Я вижу знак Дома Молнии, но извращенный, – голос Клемента стал жестким и колючим, как толченое стекло, – это символ одного из изгнанных Создателем демонов.

Магия гоганов и впрямь то ли от богов, то ли от демонов, и один из них повелевал молниями. Только вот ничего этот демон ему не рассказал ни о прошлом, ни о будущем. Не успел. Янтарный конь сбросил больного седока слишком быстро, осталась только метка на браслете, метка, которая может погубить всех.