От всего сердца
Шрифт:
— Оно ведь всегда так, — весело подхватил Родион: — что с бою возьмешь, дороже всего на свете становится!
— Это уж точно! — согласился Русанов и снова поднял на плечи Микешу. — Заходи попозднее, лейтенант.
— А как же насчет звена?
— Ну, вот там и это дело обмозгуем!.. Отойдя несколько шагов, Матвей вдруг спохватился и негромко крикнул вдогонку:
— Непременно чтоб с женой!
Слышно было, как Родион остановился, переступил с ноги на ногу, помолчал и, наконец, глухо, точно в кулак кашлянув, ответил:
— Там видно будет.
Матвей постоял, думая, что Родион
За горами тлели последние угольки заката, в распадок медленно натекала вечерняя синь.
— Тятя, огни видать! — закричал Микеша.
Но Матвей, сколько ни напрягал глаза, ничего не видел. Сын сидел на его плечах и, конечно, видел дальше.
С бугра открылась и Матвею заплескавшая огнями деревня. Но сегодня огни казались ему обжитыми и родными.
У ворот он снял Микешу и следом за ним, не торопясь, но волнуясь, поднялся по ступенькам крыльца.
Дома была в сборе вся семья. У печки сидел отец и чинил бредень, копошась темными корявыми пальцами в тонких, как паутина, ячейках; за столом склонился над книжкой старший сын — русоголовый, сосредоточенный; рядом с ним сидела Ксеня и, высунув алый кончик языка, старательно писала что-то в тетрадке.
«А где же Фрося?» — подумал Матвей и застыл у порога.
Из горенки, сверкая монистами, вся в обновках, вышла Фрося и тоже замерла, глядя на него и улыбаясь.
И тут Матвеи заметил, что все оторвались от своего дела и смотрят на него.
— Что такое случилось? — спросил он.
— Вчера нам радость глаза ослепила и никто тебя толком не разглядел, — сказал Харитон. — Четыре года ждали тебя, а последний год — каждый вечер. Но сегодня уж наверняка знали: придешь, своего дома не минуешь!..
Оглядывая залитую светом комнату, озаренное лепестками абажура лицо Фроси, лица детей и отца, Матвей вспомнил: «А правду сказал Васильцов: что с бою возьмешь, дороже всего на свете становится».
Глава шестая
То, что издали представлялось Родиону простым и легко выполнимым, нежданно оказалось сложным и трудным. Думал: вернется в родной колхоз, поделится заветными своими мечтами с Груней, и вместе они будут добиваться и большой для себя славы и полной довольства жизни.
Но в первые же дни он был сбит с толку и обескуражен: Груня отказалась от всего, что он предлагал ей. Мало того, она хотела, чтобы он отбросил свои планы и шел по ее следам. Стать под начало жены? Нет, этого она от него не дождется! Пусть каждый делает то, что ему нравится, и не мешает другому.
Но Груня, видимо, не собиралась оставлять его в покое: она выступила против него на правлении. В первую минуту, услышав ее возражение, Родион растерялся, потом его обожгла злость — ясно, она боится, что он своей удачей затмит ее!
Мысль эта тут же погасла: кроме того звена, которым руководила Груня, в колхозе было еще пять звеньев. И поэтому вдвойне обидным и непонятным было все поведение жены.
«Чего же она хочет? — спрашивал он, сидя в углу и сдерживая свой гнев. — Ведь не ради каприза жалит?»
Он думал о случившемся с навязчивой тревожностью. Нет! Он плохо знал свою Груню. И немудрено: они
На другой день после правления Родион выехал со своим звеном в поле и, видясь с Груней лишь мельком на полевом стане после тяжелого трудового дня, жил с тех пор в мрачной, опустошающей душу тревоге. Новая для него работа таила десятки непредвиденных мелочей, и, чтоб легко справиться с ними, ему, как звеньевому, надо было знать больше, чем знал он. И, поняв это, Родион, как многие малодушные люди, вместо того чтобы сознаться в своей слабости и попросить совета или помощи у других, еще больше замкнулся в себе и решил действовать напропалую, наугад, куда кривая вывезет. И, как многие малодушные люди, он стал искать причину своих неудач не в себе, а в других.
Все, что касалось работы его звена, он встречал с ревнивой, злобной мнительностью. Звену отвели запырейный участок, потому что в другом месте трудно было выкроить девять гектаров, а Родиону казалось, что это сделали нарочно, назло, чтобы он оскандалился. На участок Груниного звена, как самый большой, первыми пустили культиваторы, а Родион думал, что так поступили потому, что большинство людей в колхозе в его молчаливом раздоре с женой поддерживают сторону Груни.
И так, изо дня в день, Родион жил в состоянии такого нервного напряжения, которого не испытывал даже на фронте. Там иногда при налете стискивал сердце инстинктивный страх, но не было невыносимой, постоянно неоскудевающей тревоги, словно шел он по туго натянутому канату и каждую минуту мог сорваться.
Отступать было поздно, и, чтобы не выказать своего бессилия и неуменья перед членами звена, Родион старался держаться с ними построже, иногда даже по-командирски покрикивал, не замечая, что люди, выполняя его приказания, недоуменно и недобро переглядываются.
Так прошла первая неделя, и в конце ее звено Васильцова вырвалось вперед и заняло по колхозу первое место.
Узнав о победе, Родион сразу же непоколебимо уверовал в свою удачу, напрочь отбросил все сомнения, неуверенность в знаниях, приободрился. Он даже не обратил особого внимания на то, что, кроме него, никто в звене особенно не радовался успеху. Он не понимал и не хотел понимать, что первенство завоевали они не сноровкой, а напряжением всех сил.
В воскресенье, когда стало известно о результатах соревнования, Родион не вытерпел и отправился с участка на полевой стан, хотя ожидал к полудню трактор с культиватором.
«Ничего, успею! — решал он. — В крайнем случае Матвей без меня пустит».
Тучная лежала под солнцем степь, плескался над ней рокочущий гул тракторов, плыли кудрявые белые облака, распарывали голубизну неба ласточки.
Нагибаясь, Родион зачерпывал горстью теплую рассыпчатую землю, пропускал ее сквозь пальцы и шагал дальше, все более возбуждаясь, раздувая ноздри, втягивал густой сладковато-бражный аромат.