От заката до рассвета
Шрифт:
— Ты справишься с ним?.. — спросил он севшим голосом.
— Да, — кивнул Каурай. — Тут выбор не велик — либо сразить демона, либо разделить участь несчастной Божены. Но мне нужно кое-что…
— Ты получишь все, что нужно, опричник. Кречет!
— Да, пан воевода? — склонил голову казак, пораженный всем, что услышал.
— Дашь ему все, что он ни попросит. В разумных пределах, конечно.
— Арсенал в твоем распоряжении, пан Каурай!
— Благодарю, — кивнул Каурай. — Распорядитесь насчет свечей и, прошу, уходите отсюда. Оба.
— Еще чего! — округлились глаза воеводы,
— Именно. Посему уходите, и чтоб никто даже не думал соваться сюда до рассвета. Моя работа начинается сейчас.
Не говоря более ни слова, воевода поднялся со стула и, сжав на прощание ногу своей покойной дочери, направился к выходу. Кречет без разговоров вернул Каураю его кинжал и последовал за хозяином.
— И еще одно, опричник, — оглянулся воевода на одноглазого, прежде чем покинуть горницу. — Справишься с работой, дам тебе столько серебра, сколько сможешь увезти на этой своей безумной кобыле. Не справишься…
— Об этом позаботится ваш гость, пан воевода, — поклонился Каурай.
И он не разгибал спину, пока воевода с тяжелым сердцем не захлопнул дверь, оставив одноглазого с чертом один на один.
Глава 32
— А ты большой… Переваривать долго.
— Я горький на вкус.
Каурай перевернул стул и уселся, положив локти на спинку. В руке сверкнул кинжал, один удар которого обещал доставить черту массу проблем. Но вот насчет второго удара Каурай был не уверен.
Черт был не дурак, и не спешил вылезать из своего угла. Свечей наносили полную горницу, но горели они из рук вон плохо и постоянно тухли. Угол как был чернее черного, так и оставался. И несло оттуда гнилью.
— Беги отсюда, опричник, пока цел, — сверкнули два глаза из темноты. — Она сама выбрала свою судьбу. Это не твое дело.
— Напротив, — сказал одноглазый, проходясь пальцем вдоль изящного обнаженного лезвия. — Ведьмы и их проблемы — это всегда мое дело. Так уж повелось. Поверь, я сам страдаю.
— Будет проще, если ты отступишь, — сощурились глаза. — И дашь нам наказать эту воровку.
— И что же она украла у вас?
— Это дело Ямы.
— Вот с Ямой я и буду вести беседы. А ты можешь проваливать, черт.
— Яма не ведет беседы. Яма берет свое.
— Пусть заберет другую жертву. Эта под моей защитой.
— Ты хочешь, чтобы мы забрали другую? Кого?
— Разве на Пограничье мало душ? — ухмыльнулся одноглазый. — В этом страшном доме, в котором в каждой комнате по “черному” углу и где даже печи не могут разогнать могильный холод? Зачем Яме одна невинная душа, если весь острог скован вашей паутиной.
— И ты готов отдать ни в чем не повинную душу в обмен на эту грешницу, которая попрала все человеческие законы? Не так ли, опричник? В своем ли ты уме?
— Ты что вправду взываешь к моей совести? Интересные пошли времена, раз даже черти становятся гуманнее.
— Думаешь обмануть обманщика? Души падают в Яму каждый удар твоего напуганного сердца, — вещал черт из угла. — Пока мы с тобой разговариваем, в этом самом доме одна безумная душа уже готовится стать нашей. Вот-вот ее шейку стянет
— Истинно так, — склонил голову одноглазый. — Но с этого места я не сойду, так и знай. Давай лучше сыграем.
— Во что?
— В кости. Выиграешь ты — заберешь душу Божены. Выиграю я — удовлетворишься “естественным порядком вещей”.
— Ха, желаешь немного поторопить события? — хохотнул черт. — Хорошо. Но на каждый твой промах я заберу одну жизнь в этом доме. Каждая случайность будет стоить жизни кому-то, кто сейчас трясется за стенами и ждет своей участи. И так мы будем играть, пока не взойдет солнце, или пока ты не проиграешь. Согласен?
— Это честно.
И тут же из угла выкатились две белые костяшки. Ударились о сапог одноглазого и встали намертво. Два и пять. В сумме выпало семь.
Следом дом сотряс протяжный женский визг. Вскоре стены Замка снова погрузились в тревожную тишину.
— Она давно напрашивалась, — довольно хохотнул черт. — Теперь твоя очередь, мой добрый друг. Постарайся сразу не выбросить “глаза змеи”. А то станет совсем не интересно.
Одноглазый пару раз встряхнул кубики, почувствовав прохладу старых, истертых костяшек, и раскрыл ладони. Костяшки, подскакивая и вращаясь полетели на пол — одна костяшка замерла показав цифру шесть, другая — четыре. Десятка.
— Неплохо, — хмыкнул черт. — Чтобы победить, тебе придется выбить снова это число. Но остерегайся семерок. Семь — мое число.
Ладонь Каурая снова кольнули прохладные костяшки. Из чьих именно костей были вырезаны эти кубики, можно было даже не спрашивать. Он бросил их, слегка подув в кулак. Шестерка и единица. Выпало семь.
Снова завизжала женщина — но на этот раз визг перешел с надрывный плач. И он оборвался, и снова настала тишина. Дом замер в ожидании следующих слов черта.
— А вот эта всегда много болтала. Достаточно смертей на сегодня? Или, может быть, повысим ставки?
— Для меня ставка одна. Бросай, твой черед.
Кубики пропали в “черном” углу. Черт не стал долго мучить одноглазого — дрожащий свет высветил две тощие миниатюрные руки, заросшие черным волосом. Сложенные ладони слегка качнулись и разошлись в стороны. Кости полетели на пол. “Глаза змеи”.
— Прискорбно, — покачал головой Каурай. — Ты проиграл.
— Эту ставку, — погрозили острым когтем из угла. — Что ж, пусть старый Рогожа мирно спит в своей постели. Пока что.
— Моя очередь, — сказал одноглазый, теребя кубики в кулаке. Встряхнул пару раз и высыпал на пол. На этот раз они долго не могли успокоиться — все катались по полу и вращались вокруг своей оси, как заговоренные.