От земли до рая

Резник Юлия

Это случилось внезапно. Как говорится, ничего не предвещало беды. Мы как раз отметили Сонькино восемнадцатилетие и, замерев в ожидании студенческой визы, прожигали лето у бассейна. Моей матери нелегко далось решение отправить меня вместе с Соней в Стэнфорд. Это было очень накладно финансово, но за годы, что мы жили фактически на обеспечении Гейманов, на счету мамы скопилась довольно солидная сумма. Да и зарплата, которую ей платил Ян Львович, была вполне достойной. Я так радовалась, что она отпустила меня… Я так хотела поскорее уехать! Мне казалось, будто весь мир теперь у моих ног. А потом… потом мир перевернулся и обрушился мне прямо на голову.

Инсульт… Реанимация. Страшные секунды

под дверью. Помню, как мне было страшно там одной… Почему-то казалось, что я одна, хотя Сонька от меня и на шаг не отходила. Помню, как потом маме стало лучше. В больницу приехал Ян Львович и убедил меня поехать домой, чтобы немного отдохнуть, потому что, ну правда… я с ног валилась. И хоть опасность, как мне тогда сказали, миновала, войдя в дом, я первым делом расплакалась. В голове будто пленку заело, и на репите повторялась одна и та же сцена – вот мы с Сонькой, хохоча, заходим в дом, чтобы пересидеть жару, а мама лежит на мраморном полу, прямо у лестницы…

Да… Я расплакалась. И плевать мне было, что обо мне подумает Гейман. Страх за маму сместил акценты. Я лишь тогда по-настоящему осознала, что у меня кроме нее никого во всем мире нет. Что я одна… По-настоящему одна во вселенной.

– Так, ну-ка, это еще что? – нахмурился Ян Львович.

О том, почему он лично со мной возился, я тогда не задумывалась. А ведь, если так разобраться, это было действительно странно. Но я была не в том состоянии, чтобы давать хоть какие-то оценки происходящему. Меня трясло, как осиновый лист, а слезы лились из глаз нескончаемым потоком. Гейман посмотрел на меня так… внимательно, это я почему-то запомнила, и повел меня за собой. Усадил на огромный кожаный диван у себя в кабинете, накрыл мои плечи пледом – система кондиционирования работала на полную мощь, и в доме было прохладно, а потом отошел куда-то. В этот момент в комнату заглянула мать Геймана. Высокая и сухая, как палка, Ада Яковлевна, но Ян Львович ей что-то сказал, и мы вновь остались одни.

– Вот, выпей, – сказал он, вручая мне в руки стакан.

Не чувствуя ничего… лишь страх за мать, за будущее и слабость во всем теле, я послушно обхватила стакан дрожащими пальцами и залпом выпила его содержимое. Захлебнулась, совершенно не готовая к тому, что будет так крепко. Коньяк пошел носом, обжигая слизистые.

– Лучше?

Я отчаянно затрясла головой. Обхватила плечи ладонями, прямо поверх пледа, но зубы все равно стучали. Гейман выругался. Вообще не выбирая выражений. Опустился рядом, нависая надо мной. И вот тут до меня с запозданием дошло… И то, как мы близко. И то, как отчаянно… до звона в ушах и остановки дыхания… мне нужен он. Нужна его поддержка.

Мое дыхание замерло, оборвалось. Я мышкой застыла у него под боком и медленно-медленно подняла ресницы, отчего-то не решаясь посмотреть в глаза, остановилась на уровне сизого от уже пробившейся щетины подбородка. Сглотнула и все же скользнула выше… И все… Все. Не знаю, как это случилось. И почему… Он первый ко мне потянулся. Наверное, все же из жалости. Укрыл пульсирующий от боли затылок своей большой ладонью. Запрокинул голову и впервые меня поцеловал.

Если бы обстоятельства нашей близости были другими, я бы, наверное, запаниковала. Нашла бы тысячи причин для того, чтобы все отсрочить и стать для него идеальной, а не такой, как я была, после суток, проведенных в реанимации. Я бы наверняка загналась по поводу элементарного душа, или стала бы прикидывать в уме, как давно я делала последнюю эпиляцию. Но в тот момент я вообще ни о чем не думала. Я терялась. В его настойчивости. Его умелых руках. Я задыхалась под тяжестью его тела и горела… горела в огне. Мне казалось, этот огонь повсюду. На кончиках его крупных пальцев, осторожно ласкающих

меня между ног, на его губах, терзающих через ткань платья мои напряженные соски. В какой-то момент он поддел бретельки и стащил к локтям. И если бы обстоятельства нашей близости были другими, да… я бы, может, начала волноваться о том, как выгляжу. Но… опять же чертово но! Я будто бы потерялась. Меня не стало. Я растворилась в нем. Ничего… ничего не осталось. Лишь растерянность и страшное желание взять все, что он мне предложит. Даже если потом я это не унесу. Поэтому я лишь запрокинула голову… Позволяя смотреть на меня. Позволяя проникать внутрь. Сначала одному пальцу. Потом двум… А потом принимая уже совсем не пальцы. Топя в физической боли боль душевную…

Он как-то сразу уловил, что я девственница. Может быть, это его и завело так сильно. Но, как бы там ни было, он совершенно определенно отдавал отчет своим действиям. Прежде чем погрузиться в меня одним плавным, но глубоким толчком, Гейман шепнул:

– Скажи, если будет больно…

Но я не сказала. Я впитывала боль в себя. Эта боль была подтверждением того, что он действительно здесь. Рядом. Тогда, когда так мне нужен…

А еще он не использовал презерватив. Хотя, думаю, люди его уровня помешаны на собственной безопасности. Может быть, это тоже была часть ритуала. И каких-то новых эмоций, что он хотел ощутить. Но опять же, тогда я не думала об этом. Я вообще ни о чем не думала. Помню только горячую сперму на животе. И как содрогались его широкие плечи под моими ладонями, когда он кончил…

– Ты в порядке?

– Д-да… Мне, наверное, нужно в душ.

К кабинету Яна Львовича примыкала ванная комната… Я попыталась встать, но меня шатало. И от произошедшего, и от усталости. Мыл меня он… А потом укутал в свой халат и уложил спать прямо на том самом диване.

Я никогда не жалела, что наш первый раз прошел вот так… Гейману я не могла простить лишь того, что, когда моя мать умерла, он не разбудил меня сразу. А может, это я себе не находила прощения… За то, что поддалась на его уговоры и уехала.

– Лилька! Ли-и-иль, а-у! Ну-ка, посмотри на меня! – ворвался в мои мысли жизнерадостный голос Соньки. Я отвела взгляд от мелькающих в окне трамвайчика Новоорлеанских красот, но посмотрела не на Соньку, а почему-то в бок. И наши взгляды с Яном Львовичем встретились. Опять…

Интересно, я когда-нибудь смогу назвать Геймана просто Яном?

Да уж, конечно, - тут же фыркнул сидящий в голове скептик. Я улыбнулась. Ян Львович чуть приподнял брови. Так Сонька нас и сфоткала. Глядящими друг на друга. Я сделала себе пометку ненавязчиво выманить у нее фото. Очень похоже, что наше первое фото с ним.

– Не устали? Предлагаю возвращаться. Завтра рано вставать.

– И ноги гудят. Что скажешь, Лиль?

– Я как все.

– Значит, возвращаемся.

К счастью, на этот раз Ян Львович сел впереди. Не знаю, как бы я выдержала его близкое присутствие после всего того, что так некстати прорвало кордоны моей памяти.

– Лилек, ты меня сегодня не жди, угу? – пробормотала Сонька, когда мы вернулись на яхту.

– Останешься в каюте Дэвида?

– Надо же напоследок насладиться друг другом, - засмеялась та.

– Ты не выглядишь расстроенной.

– Нашим расставанием? Ну, так я никому в любви не клялась. Ты же знаешь, что Дэвид – это так… Не серьезно.

– Ну, топай, раз не серьезно.

– А ты? Не заскучаешь?

– А я лягу спать. И думать о тебе забуду.

– Вот и хорошо… Как бы мне еще мимо папы незаметно прокрасться? Может, ты его отвлечешь, а?

– Нет, Сонька. Только не это. Я правда собиралась спать. Или поработать…

– Так! Я не поняла – ты мне друг или сосиска?!