Отцеубийца
Шрифт:
Ксения испуганно смотрела на преобразившегося Романа, и слова, сказанные умирающим, словно тяжелые камни, падающие на дно пропасти, жутковатым гнетом ложились ей на сердце.
– Ты не смотри на меня так... Ум мой ясен... – прошептал Роман, поймав испуганный, полный сомнения взгляд Ксении. – Поклянись, что исполнишь волю мою последнюю! Ну же,
– Клянусь, – тихо ответила Ксения, более всего для того, чтобы облегчить последние минуты страданий умирающего.
– Вот и хорошо... Теперь иди... Прочь с глаз моих!
Ксения повернулась и медленно направилась к возку, возле которого дожидался ее Феофан с беспокойным дитятей на руках. Она ни разу не обернулась, не бросила прощального взгляда на супруга своего, с коим венчана была некогда в церкви и прожила часть своей жизни, и которому родила дочь. И оттого горьки были последние мгновения земной жизни Романа. Силы оставили его, и он рухнул обратно в пахнущий кровью снег. И сквозь смертную пелену, застящую глаза, увидел Роман, как ярко вспыхнул зажатый в Ксеньином кулаке перстень, и будто бы громовые раскаты сотрясли скованную холодом землю, смахнув снежные шапки с высоких елей и вспугнув воронье. Или то лишь показалось человеку, чья душа уже приготовилась покинуть бренную плоть и пуститься в неблизкий и вечный путь? Тело Романа вытянулось и, дернувшись несколько раз, застыло...
ЭПИЛОГ
Среди ночи приснился страшный сон. Какие-то люди-тени толпились вокруг и нашептывали что-то страшное и непонятное, а потом охватили плотным кольцом и завыли протяжно и жутко.
И все тянулись тонкие, бестелесные руки, и будто молили о чем-то.
А потом вдруг пришел отец. Не тот чужой человек, которого помнила она в последние дни его жизни. Предстал он перед ней здоровым и сильным, без тени хмельной в ясных глазах.
– Здравствуй, доченька, – сказал и улыбнулся широко.
– Я скучала по тебе, – ответила она.
– И всю жизнь скучать
– Ты ведь умер! – опомнилась она. – Я помню! Тебя привезли из темного леса, и одежды твои были в крови! Я помню!
– Не горюй, доченька! Вина горькая искупляется лишь смертью... – ответил отец.
– В чем же вина твоя? – спросила она.
– Про то мне говорить недосуг... Помни только, что всякий грех наказан будет, но с тебя вдвойне спросится!
– Отчего?
– Оттого, что всю жизнь, сколько б ты ни прожила, и всюду, где бы ты ни была, станет хранить тебя перстень. Хранить и карать. И коли оступишься, ты сможешь сокрыть свой грех от людей, но не от той силы вечной и могущественной, что запрятана в перстень! Храни его. Это твой оберег и твой крест. И тяжек путь...
Дарья хотела еще спросить что-то, но отца уж не было, и лишь люди-тени вновь приближались и выли зло и истошно, и тянули руки. Так страшно вдруг стало Дарье, такой ужас переполнил ее юную душу, что с криком проснулась она. И не поняла сначала, что проснулась.
Палата озарена была неясным алым светом, и в его мерцании все вокруг – и стены, и потолок, и пол – казались залитыми кровью. Дарья поднялась с постели и, шлепая босыми ногами, прошла в дальний угол, откуда и разливался свет. Каково же было ее удивление, когда увидела Дарья, что светится старый перстень, поминальный подарок покойного батюшки. Давешний сон вспомнился с небывалой точностью, и зарыдала Дарья от навалившейся невесть откуда безысходной тоски. Достав перстень, надела на тонкий девичий пальчик, и потемневшее серебро пришлось ей впору.
Так и стояла посреди темной палаты с залитым слезами лицом, с горящим перстнем на белом тонком пальце, принимая на себя грехи неисчислимых пращуров... А над крышей дома раскалывала темное ночное небо неумолимая, страшная в своей неотвратимой ярости осенняя гроза.