Отчаяние
Шрифт:
Быть может, технолиберации и не под силу приспособить для жизни неприступные скалы континентов, как приспособила она крошечное Безгосударство, но в мире, притерпевшемся к зрелищу утопающих в грязи, задыхающихся от пыли убогих лагерей беженцев, непривычный вид этого городка пиратов куда убедительнее самых мирных сцен повседневной жизни острова свидетельствовал в пользу пренебрежения общепринятыми нормами законодательства в области генной инженерии.
Отсняв все, что попадалось на глаза, я отправил материал в отдел новостей ЗРИнет, сопроводив его текстом, который, как я надеялся, несколько
Первый прибывший с побережья грузовик с провиантом опустел, еще не добравшись до нас. Однако к трем часам пополудни, после шестого рейса, поблизости от одного из качающих воду насосов установили два шатра и начали сооружать импровизированную столовую. Сорок минут спустя я уже сидел на складном стуле под сенью солнечной батареи, держа на коленях миску дымящегося рагу из морских ежей. Вокруг утоляли голод еще с десяток человек, которым пришлось бежать из города, не прихватив собственной кухонной утвари. Подозрительно косясь на камеру, они, однако, подтвердили, что эвакуация, конечно же, производилась по плану – первоначальный вариант был разработан давным-давно, но каждый год обсуждался и совершенствовался.
Я, как никогда, был исполнен оптимизма – что отнюдь не совпадало с настроениями местных жителей. Безупречную организацию исхода (на мой взгляд, просто маленькое чудо) они, судя по всему, восприняли как должное; но теперь, благополучно, как всегда и предполагали, преодолев этот этап, они ждали, что предпримут наемники дальше, – и уверенности у всех заметно поубавилось.
– Как вы думаете, чего ждать в ближайшие двадцать четыре часа? – спросил я женщину с малышом на коленях.
Она не ответила; только, словно пытаясь защитить, обвила мальчика руками.
И тут раздался крик боли. Столовая мгновенно опустела. Мне удалось пробраться сквозь сгрудившуюся на площадке между торговыми палатками и столовой толпу – и тут же, отпрянув в панике, она потащила меня назад.
В нескольких метрах над землей, поднятый невидимой рукой, висел молодой фиджиец: глаза расширены от ужаса, кричит, зовет на помощь. Парень делал жалкие попытки сопротивляться, но руки его, окровавленные, переломанные, бессильно свешивались, у локтя в кровавом месиве белела кость. Против такой громадины не попрешь.
Толпа, вопя и стеная, бросилась врассыпную. Я замешкался, скованный ужасом, меня сбили с ног. Рухнув на колени, я съежился, закрыл руками голову, и все равно охваченные паникой люди натыкались на меня. Кто-то, споткнувшись, налетел на меня с размаху, молотя локтями и коленями, потом, едва не сломав мне позвоночник, оперся на мою спину, чтобы удержать равновесие. Я вжался в землю. Свалка продолжалась. Встать бы на ноги, но куда там! Только попробуй – тут же опрокинут навзничь,
Шли томительные секунды, на меня больше никто не натыкался. Я поднял голову: площадка опустела. Парень был еще жив, но глаза уже то и дело закатывались, слабо подрагивала челюсть. Обе ноги раздроблены. На невидимого мучителя сочится кровь – каждая капля внезапно застывала в полете, на мгновение растекалась по скрытой от глаз, но вполне осязаемой поверхности и исчезала в маскировочном панцире. Задыхаясь, издавая нечленораздельные сдавленные проклятия, я пошарил по земле в поисках камеры. В горле застрял ком, в груди теснило; каждый вздох, каждое движение отзывались болью. Я нашел камеру, сотрясаясь дрожью, пристроил ее на плечо, поднялся на ноги и начал снимать.
Висящий в воздухе человек уставился на меня, не веря глазам.
– Помогите мне, – поймав мой взгляд, прошептал он.
Я беспомощно протянул к нему руку. Насекомое не обратило на меня ни малейшего внимания. Я знал: я вне опасности. Тварь хочет, чтобы мир это увидел. Но меня душили злоба и отчаяние, лицо и грудь ручьями заливал омерзительный холодный пот.
Робот поднял человека повыше, поверхность его подернулась интерференционной рябью. Повинуясь моему взгляду, объектив камеры пополз вверх, хоть я и знал, что в кадре – только искореженное тело и бесчувственные небеса.
– Где же ваше долбаное ополчение? – услышал я собственный крик, – Где ваше оружие? Где бомбы? Сделайте же что-нибудь!
Голова несчастного бессильно свесилась; я надеялся, что он без сознания. Невидимые клешни с треском переломили ему позвоночник и отбросили останки. Я услышал, как тело шмякнулось на натянутый над насосами тент и скользнуло на землю.
Казалось, все десять тысяч обитателей лагеря разом взвыли. Страшный крик эхом отдавался в мозгу. Закричал что-то бессвязное и я, но глаза неотрывно смотрели в точку, где должен был быть робот.
Вдруг пространство прямо передо мною издало громкий скребущий звук. Над закоулками вокруг площадки повисла леденящая тишина. Насекомое, играя со светом, явило нам контуры своего тела, очерченные то серым, как известняк, – на фоне неба, то голубым, как небеса, – на фоне скал. Между шестью конусообразными ногами свешивалось длинное сегментарное туловище, которое с обеих сторон заканчивалось беспрестанно движущимися, с любопытством принюхивающимися головами. Из щитков панциря то и дело появлялась и вновь скрывалась четверка гибких щупалец с острыми когтями.
Я стоял молча, чуть покачиваясь, и ждал: вот сейчас что-нибудь произойдет, кто-нибудь выскочит из закоулка с кучей пластиковых взрывных устройств за пазухой, как камикадзе, бросится в объятия к чудищу… Хотя ему и на десяток метров подойти не удастся – тут же отлетит обратно в толпу и вместо монстра спалит десяток своих.
Страшилище изогнулось, подняло пару конечностей, триумфально потрясая ими в воздухе, и побрело к проходу между палатками. Люди бросались к стенам, неистово раздирали ткань, пытаясь ускользнуть с его дороги.