Отчаяние

Есенберлин Ильяс

— Да, мой мальчик, раб рассказал мне обо всех ваших мытарствах и муках в плену. Иметь такого верного человека — большое счастье в наши дни. Такие люди верны и в горе и в радости, что встречается еще реже!..

Вещий жырау говорил и с каждым словом все больше убеждался, что это напрасно и участь бедного раба решена.

Юный табунщик смотрел прямо в лицо своими немигающими глазами. По спине у жырау невольно пробежал холодок. «Какие все-таки у него глаза: как у змеи! — подумал он. Так же блестят и то же бесстрастие. Откуда это? Наверное, от вампира-деда, которого не называют иначе, как Аблай-Кровопийца. И конечно же не преминет он ужалить этого доброго человека,

спасшего ему жизнь. Одна из мудростей чингизидов в том, чтобы не оставлять в живых свидетелей собственного позора или бесславия, а то и просто людей, много знающих о них. О боже, как спасти несчастного человека?..»

Его раздумья прервал хан Абулхаир. Он-то задал этот вопрос, который никому не давал покоя в степи:

— Как же случилось, мой жырау, что докатились мы до такой беды? Почему, словно сайгаки, побежали наши племена и роды перед джунгарами? Где наша былая сила?..

Нелегкий был этот вопрос, и жырау только угрюмо покачал головой. Но хан Абулхаир не отставал:

— Тебя называют хранителем нашего прошлого, жырау. Слава о твоей мудрости идет по всей степи. Скажи же, почему все это происходит? Неужели после Касым-хана не родилось в нашем народе ни одного человека, который мог бы предвидеть такую беду и заставил бы людей подготовиться к отпору врагу!..

— Почему же, были такие люди!.. — Бухар-жырау махнул рукой. — Но одно дело — желание, другое — умение управлять людьми в степи. Кочевники мы, и всякий, коль не по нраву ему что-нибудь садится на коня и едет на все четыре стороны. Сам Касым-хан не смог до конца справиться со своеволием родовых старшин. Разве не погиб от рук тех же ногайлинских биев, которых хотел сплотить в одно ханство? И туркестанские города, за которые воевал он всю жизнь, разве не переходили потом из рук в руки? Пока сам народ не поймет, что в единстве его спасение, никому не под силу справиться с этим делом!..

— Так ли это?!

Сам хан Абулхаир, не обращавший до сих пор внимания на хозяев юрты, с удивлением обернулся. Этот вопрос тихим, то твердым голосом задал юноша-табунщик. И тогда, чтобы отвлечь от него внимание, быстро заговорил жырау:

— Да, это так. И в доказательство, если позволит мой хан, я расскажу вам историю Хакназара, который пошел дорогой своего отца Касыма, но споткнулся и погиб в самом конце пути…

— Да, конечно, поведай нам про это, жырау! — сказал Абулхаир, отворачиваясь от странного юноши-табунщика, осмелившегося говорить на равных с благородными гостями.

— Тогда слушайте!

Бухар-жырау опустил руки на колено, смежил веки и замер, словно пытаясь увидеть что-то сквозь толщу лет. И когда он начал говорить, то сразу раздвинулись прокопченные стены бедной чабанской юрты, и все присутствующие тоже увидели живые, зримые образы минувшего…

— Что в этом бренном мире горше раскаяния? Смерти подобно, когда, упустив превосходящей силе противника, ты изведаешь горечь поражения. Невыносимо это чувство для сердца, — начал Бухар-жырау. — Но еще горше, еще невыносимей, когда, ослепленный сознанием собственного могущества, ты поддаешься презренному великодушию и возвращаешь свободу врагу. А враг этот, облагодетельствованный тобой, вонзает тебе в спину нож, и тогда ты плачешь не от боли, а от позора за недостойное мягкосердие!..

Ни шутки и прибаутки, ни звонкий молодой смех, которым наполнена была до краев огромная двенадцатикрылая юрта, не могли рассеять мрачные мысли хана Хакназара. Самые красивые девушки и самые лихие и веселые джигиты собрались у него. Это всегда помогало в таких случаях, словно пропитывая все вокруг вечной,

быстро забывающей горе юностью. Но на этот раз рана оказались слишком глубокой.

Он хмуро молчал, лишь порою рассеянно смотрел на огромный кувшин выше человеческого роста, где на древнетюркском языке было написано:

Этот кувшин должен наполниться золотом.

Или чистым звонким серебром.

Или сладким густым вином.

Если не ими, то горькими человеческими слезами.

Хан оставался нем даже к милому щебетанию своей будущей свояченицы, всеми избалованной красавицы Акбалы, которая, нежно навалившись на его правое колено, нашептывала ему прямо в ухо безобидные колкости.

— О мой царствующий зять! — С малиновым смехом, она больно ущипнула его за бедро сквозь расшитые золотом бархатные штаны. — Хоть улыбнулись бы, великий хан, хоть пару слов подарили бы нам. А то собрали гостей и сидите подобно Кульмес-хану, который за всю жизнь ни разу не улыбнулся людям!

Шаловливая родственница, по всем степным законам, имеет на это право, но он должен ответить в том же духе, чтобы не испортить проходящие сейчас свадебные торжества. И он тоже легонько притянул к себе за талию свояченицу. Но в глазах его стояла ночь, а в груди словно были насыпаны красные жаркие угли. Мысли неумолимо возвращались к тому известию, которое привез гонец-шабарман. Времени, равного одной кобыльей дойке, еще не пришло с тех пор…

Снова где-то под ухом звонко засмеялась неугомонная Акбала, подергала его за рукав:

— Про вас говорили, что вы бесстрашнее тигра в бою, а испугались девушек Сарайчика Не бойтесь, мы не питаемся мрачными властителями!

И тут только хан Хакназар вспомнил, где сейчас находится и как должен себя вести… Да, он в Сарайчике!

* * *

На руинах Золотой Орды поднялись три ханства: Казанское, Крымское и Астраханское. А великий Сарай на Едиле, куда сходились торговые дороги, куда со всех сторон земли шли караваны с неслыханными богатствами и откуда полмира ждало ханского приказа, погиб. Вместо него теперь Сарайчик — небольшой городок на берегу Жаика. Запущенными выглядят белокаменные караван-сараи, поблекли и потрескались голубые купола мечетей и дворцов, где обитают сейчас астраханские и ногайлинские бии и мурзы. В крепостях вокруг города осели стены, обвалились башни. И все же жизнь не замерла здесь. По-прежнему идут через город караваны, полнятся верующими мечети и блестят при солнце и луне золоченые полумесяцы. Чего же не хватает этому городу, чтобы вернуть себе былую мощь?..

Ногайлинские бии, в основном из главенствующего рода мангит, сделали после падения Золотой Орды Сарайчик своей столицей. Потом к Ногайлинскому ханству присоединились многочисленные казахские племена и роды, кочевавшие вдоль Едиля и Жаика, и Сарайчик стал центром большой разноплеменной страны. Передравшиеся между собой ногайлинские вожди вместе со своими подданными постепенно разошлись в разные стороны: одни в Казань, другие в Астрахань, некоторые в Синюю Орду, но многие остались и смешались с казахами в единую Белую Орду, а от некогда могущественного Ногайлинского ханства осталось лишь древнее название да этот город — Сарайчик. Так обстоит дело теперь, когда он хан казахской Белой Орды, Хакназар, прибыл сюда из своей восточной столицы Сыгнака с большим войском, имея тайную цель, которой ни с кем не делился…