Отчаянный и непобедимый Ренегат Икс

Кэмпбелл Челси М.

Старательно игнорируя мамин натужный оптимизм, я переступаю через зеленую лужу на полу. Подходя ближе, я стараюсь ступать осторожно, чтобы не задеть и не разбить пробирки, которыми уставлен весь стол. В некоторых из них содержатся весьма опасные химикаты, в других нет ничего, но мама в таком настроении, что ей все равно, что именно я расколочу — она все равно рассердится.

— Дэмиен, ближе не подходи! — говорит мама, преграждая мне путь рукой. Она осторожно, словно грудного младенца, прикрывает пробирки, стоящие прямо перед ней. — Мы с Тейлором работаем над очень важным проектом.

Последнее время мама работает над проектами исключительно с Тейлором, и все они очень важные.

— Если все выйдет

так, как мы задумали, — добавляет она, — зелье будет очень опасным, и мне бы не хотелось, чтобы ты вдыхал его пары.

— Но ты-то их вдыхаешь, — возражаю я, кладя планшет на край лабораторного стола и поднимая пластиковый предмет прямоугольной формы, величиной примерно с ладонь. Он похож на небольшой кассетный диктофон, но щели, в которую можно было бы вставить кассету, не видно. Одна сторона закутана в полиэтиленовую пленку такого ярко-синего цвета, что кажется, будто она сделана из пущенных в переработку очков для 3D-кинотеатров. Примерно в середине пленка прихвачена скотчем. Он больше напоминает какой-то древний артефакт из театрального реквизита и разительно отличается от предметов, которыми обычно оперирует мама.

— Ну… — тянет мама. — На злодеев оно не действует. Только на обычных людей и…

Произнести слово «героев» или, скажем, «полугероев» у мамы не хватает духу. Когда мама, почесав голову щипцами, которые она держит в руке, решается продолжить, голос у нее звучит виновато.

— Не знаю, как оно подействует на тебя, понимаешь? И, пожалуйста, не играй с этой штукой, она уникальная в своем роде.

Не обращая ни малейшего внимания на ее слова, я щелкаю тумблером на боку прибора, включая и выключая его. Человек, на протяжении шестнадцати лет столь старательно скрывавший от меня правду, что мне пришлось столкнуться с ней на глазах у нескольких сотен людей, едва ли может рассчитывать на то, что я буду уважительно относиться к его просьбам.

— Где ты нашла эту штуку? На блошином рынке? Надеюсь, ты отдала за нее не больше двадцати пяти центов — да и то, если так, считай, тебя ограбили.

— На самом деле это весьма новаторский прибор, — оживляется мама, решив, очевидно, что я заинтересован в этой дребедени. Да уж, можно подумать, что мне больше нечем интересоваться в такой момент, когда весь мир, фигурально выражаясь, я вижу через очки, на стеклах которых красуются огромные буквы «икс». — Это прибор для гипнотизеров. Изменяет психическое состояние и делает мозг открытым для внушения. Многие гипнотизеры используют различные предметы, воздействуя на зрительный аппарат человека, к примеру кружки со спиральным узором, маятники и прочее, но это изобретение доктора Кинка основано на применении особых звуковых сигналов.

Мама продолжает распространяться до тех пор, пока я ее не прерываю.

— Да, конечно, — говорю я, — это очень интересно.

— Он, конечно, слабоват, и его воздействия для достижения существенного результата маловато, но в том, что разрабатываем мы, кроется ключ к успеху, — добавляет она напоследок, указывая рукой на пробирку, от которой мне предлагается держаться подальше. — Я вижу свою задачу в том, чтобы найти состав, воздействующий на мозг в сочетании с сигналами, излучаемыми прибором доктора Кинка, чтобы мои жертвы не успевали даже понять, что происходит.

К стене у мамы за спиной прибита прямоугольная дощечка с крючками, на которых висят два десятка ключей различных размеров и формы. Только эти ключи мама содержит в порядке — каждый из них снабжен наклейкой и висит на своем месте. Я бы тоже так делал на ее месте, особенно когда один из экспериментов по созданию растения-людоеда заходит в тупик и единственный способ избежать нападения подопытного — надежно запереть его в ящике. Все ключи висят на этой дощечке, за исключением того, которым закрывается лаборатория.

Его мама всегда носит с собой. Очевидно, она не хочет, чтобы в лабораторию приходили непрошеные гости, и даже для любимого сыночка не в состоянии сделать исключение.

Положив обшарпанный гипноизлучатель на стол, я беру в одну руку планшет, в другую — карандаш и начинаю постукивать грифелем по листу бумаги.

— У меня есть несколько вопросов.

Естественно, ручкой писать куда удобнее, но опрашивать людей с карандашом в руках правильней с точки зрения психологии. Увидев карандаш, они расслабляются, решив, что записанное за ними всегда можно исправить, как, к примеру, неудачный снимок, сделанный на цифровую камеру.

— Дэмиен, — сердито говорит мама. Видно, как в глубине ее зрачков разгораются красные огоньки, готовые в любую секунду превратиться в лучи лазеров. Мама порой не в состоянии держать себя в руках, и ее сверхспособности могут проявиться помимо ее воли. — Ты опять про этого… мужчину… — добавляет она, не желая, очевидно, произносить слова «твой отец».

— Нет, не про него.

Красное свечение затухает. Мама смотрит то на меня, то на планшет, затем поднимает руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую на лицо.

— Мне кажется, не стоит говорить об этом, Дэмиен. Не помню, чтобы ты когда-нибудь выказывал желание узнать, кто он. И не вижу причин поднимать эту тему сейчас.

Да, думаю я, действительно, но прежде на моем пальце не было этой чертовой буквы «икс». Впрочем, она права. Мне было совершенно все равно, кто мой отец. Говоря о моем появлении на свет, она обычно вспоминает, что все произошло «случайно», из чего можно заключить, что отца она стыдится. Всякий раз, когда кто-нибудь упоминает при ней День отца, мама хмурит брови и раздувает ноздри, как атлет на тренировке по новой олимпийской дисциплине — раздуванию ноздрей — и прикладывает к груди руку, делая вид, что у нее вот-вот начнется сердечный приступ. Покончив с этой пантомимой, мама меняет тему.

Сам я мог лишь предположить, что у отца темные волосы, как у меня, так как мама рыжая и бабушка с дедушкой тоже, а также то, что он был никудышным злодеем, раз уж мама его стыдится. Об остальном можно только гадать. Обычно я представлял себе ничем не примечательного потрепанного человечка с сопливым носом, продолжающего жить с матерью, хотя ему уже под сорок. Мне казалось, что я вижу его идущим утром на работу с потрепанным портфелем в руке и вечером неизменно возвращающимся домой. Очевидно, он не смог реализовать себя в качестве злодея и вынужден был стать бухгалтером или страховым агентом. Словом, человек, о котором лучше не говорить, потому что, если бы мама рассказала мне, что мой отец — такой вот неудачник, я бы, наверное, повзрослев, превратился в такое же ничтожество. Если бы мама рассказала мне нечто подобное, я бы, пожалуй, даже спать не смог. В глубине души я всегда опасался, что отец обладает какой-нибудь незначительной сверхспособностью, к примеру, умеет управлять улитками или имеет шестое чувство, годное лишь на то, чтобы не садиться на жевательную резинку или не наступать в собачье дерьмо. Словом, что-нибудь совершенно бесполезное и не позволившее ему стать суперзлодеем, и я эти дурацкие способности унаследую.

Однако выяснилось, что все эти предположения, казавшиеся мне отвратительными, окажись они правдой, были бы манной небесной по сравнению с истинной ситуацией, в которой я оказался: теперь я точно знаю, что мой отец супергерой.

— Черт побери! — бормочет мама, отставляя в сторону микроскоп и принимаясь рисовать на доске новые математические каракули. — Да, кстати, Кэт звонила миллион раз. Сказала, что твой телефон у нее.

На мамином лице появляется хитрая улыбка.

— Если бы я тебя не знала, Дэмиен, подумала бы, что ты намеренно ее избегаешь.