Отчуждение: точка контакта

Самаров Сергей Васильевич

Читал я как-то в Интернете про исследования американских ученых. Предмет исследование – люди, приговоренные к электрическому стулу. Организм у приговоренных начинал значительно стареть за несколько минут до казни. И в момент смерти уже представлял собой организм изношенного жизнью старика.

– Что ты? – тихо спросил я, глядя в распахнутые глаза рядового. – Отвечай, когда тебя командир спрашивает.

– Так, товарищ старший лейтенант, вы же сами приказали мне…

Теперь уже растерялся я. И, видимо, точно так же глаза вытаращил.

– Я приказал?

– Так точно… Послали по связи посмотреть, что там такое в кустах, и приказали сесть в кресло. Я сел. А оно полетело. Потом,

когда я наверху был, вы приказали свой шлем снять и надеть тот, что в кармашке подлокотника. И тогда все и началось…

– Я ничего такого не приказывал… Слышал кто-нибудь мои такие приказы? – Перед уверенным взглядом рядового я даже обычную твердость потерял, подумалось, может быть, я в каком-то забвении находился и в самом деле давал такие команды.

– У Виталика произошел стресс на почве увиденного, – вступился за своего второго номера гранатометчик младший сержант контрактной службы Рахметьев. – И на почве стресса начались слуховые галлюцинации.

– Что, разве не было такого приказа? – спросил растерянный Пашинцев.

– Успокойся, старина, успокойся… – Рахметьев приобнял рядового за плечи. – У нас у всех шлемы, мы бы все слышали приказ. Это были слуховые галлюцинации на почве стресса. Ты просто перенервничал. Это бывает…

Младший сержант обращался с рядовым мягко, успокаивая его. Мне следовало быть более категоричным, как командиру взвода и офицеру, которому предъявили серьезные обвинения в том, чего он не совершал.

– Приказ был прямо противоположный, – сказал я твердо. – Приказ был – ничего не трогать ни руками, ни ногами, и, если что-то интересное попадется, звать командира.

– Значит, у меня крыша едет, – легко согласился рядовой, тем самым как бы утешая себя. Но согласился он с этим легко, не слишком переживая. Если бы у него в самом деле поехала крыша, он бы любыми способами стал отпираться. Мне рассказывал один знакомый врач-психиатр, что психически больному человеку бывает труднее всего доказать, что он болен, потому что тот все свои поступки оправдывает, считая их нормальными.

– У любого от увиденного может крыша поехать, – согласился я.

Но для себя при этом решил твердо, что держать во взводе человека с неустойчивой психикой, имеющего склонность к речевым галлюцинациям, я права не имею. В следующий раз он может сказать, что я приказал ему стрелять в мирных жителей. И он их расстреляет. Таким людям вообще нельзя оружие в руки давать. Но это не был вопрос сиюминутного решения. Нужно будет по возвращении взвода на базу, не дожидаясь окончания командировки, отправить Пашинцева в госпиталь вместе со своим рапортом и с рапортами других бойцов взвода. Я прекрасно знал, что не отдавал такой команды рядовому. Более того, в тот момент, когда команда могла быть отдана, у меня была заблокирована внутренняя связь, поскольку я разговаривал в это время с начальником штаба сводного отряда майором Ларионовым. – Стоит еще удивиться, как у остальных крыша на месте осталась. А то сложно бы нам всем здесь пришлось, случись такое хотя бы с половиной взвода.

И вдруг меня словно по голове ударили. Даже в глазах на мгновение потемнело. Я вспомнил недавние свои мысли о том, что кто-то управляет креслом, и ясно осознал, что этот «кто-то» вполне мог управлять и рядовым Пашинцевым, и мной, и любым из нас.

Осознавать это было страшно. Ведь такая система управления может заставить нас делать все, что угодно. То есть просто превратит в боевых роботов. Но я нашел способ отвлечься от таких мыслей.

– Зеркало есть у кого-нибудь? – спросил я по связи.

– Есть, товарищ старший лейтенант, – отозвался старший сержант Камнеломов, шагнул ко мне, снял с плеч рюкзак и вытащил из

карманчика рюкзака тройное зеркало-складень и бритвенный помазок. Помазок старший сержант тут же сунул назад в карман, а зеркало протянул мне. Я тут же передал его рядовому Пашинцеву:

– Посмотри на себя… Попытайся узнать, может, сумеешь… Мне это, честно скажу, трудно.

Рядовой раскрыл складень и тут же чуть было не выронил зеркало. Ожидая чего-то подобного, я ухватил его за руку и не дал зеркалу разбиться. Примета нехорошая – разбитое зеркало. А в боевой обстановке я всем рекомендую к приметам относиться уважительно и серьезно.

Я посмотрел на других бойцов. Все они сохраняли прежний вид. Должно быть, в мыслях я был прав, Пашинцев постарел от испуга.

Я нечаянно коснулся висящего на груди «планшетника», направленного камерой в сторону рядового, и решил сработать как настоящий журналист: взять интервью у «виновника торжества». Наверное, передать его ощущения будет интересно, раз уж я взялся делать полный видеосюжет. За плохой и малоинтересный ведь могут и не заплатить. До этого вся моя съемка сводилась к работе простого свидетеля произошедшего, то есть случайного человека.

Я не был жадным от природы, хотя испытывал к деньгам естественное уважение. Только не пристрастие. И, как большинство нормальных людей, не слишком страдал от того, что не зарабатываю столько, сколько хотелось бы. Но иногда мысли менялись, и становилось очевидно, что нехватка денег меня серьезно ограничивает. Например, я не мог позволить себе купить новый мотоцикл. Такой, о котором с детства мечтаю. А тут ни с того ни с сего вдруг предлагают заработать почти полмиллиона евро. Но я понимал, что за такую сумму следует постараться, приложить усилия. При этом интересно мне стало, сколько же заработают на мне наш начальник штаба и его компаньон, начальник штаба антитеррористического комитета. Изначально, как я понял, они желали меня просто обобрать, считая за дурака. Выделить мне копейки за мой риск. В принципе они могли бы сделать это и по-другому. Просто продали бы видеосюжеты, а я об этом ничего бы не знал. Но, видимо, старшие офицеры испугались, что кто-то надоумит меня и предложит продать их по тому же адресу. Или увидит кто и поинтересуется, кто за это получил деньги. Тогда это грозит большим скандалом и, вероятно, возбуждением уголовного дела. Не рискнули два начальника штаба. С такими замашками недолго и с должности слететь…

Я поправил «планшетник» так, чтобы рядовой Пашинцев оказался прямо в объективе, и начал задавать вопросы в хронологическом порядке:

– Значит, ты говоришь, что услышал в наушниках мою команду, которую я не давал, и пошел в сторону кресла?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

Я приподнял «планшетник», чтобы мне было видно монитор, выполняющий обязанности видоискателя, и снял кресло. И даже подошел к нему ближе, почти вплотную, чтобы снять крупный план. Кстати, только тогда и сам сумел рассмотреть его по-настоящему. Скорее это было даже не кресло, а маленький диван. Но такое определение можно давать по человеческому понятию. Судя по продавленной середине, сидело здесь одно существо – я побоялся даже подумать, что один человек – нет, не человек, а именно – существо. Это не мог быть человек уже по одному технологическому уровню, это существо окружающему. Человек до такого еще не добрался, хотя стремится. Я снимал кресло и одновременно давал свои комментарии. То, что кресло сделало с рядовым Пашинцевым, я охарактеризовал только двумя словами: «попытка похищения». Почему эта попытка оказалась неудачной, я пока не мог объяснить. Тем не менее что-то помешало неведомой силе похитить рядового Пашинцева. Я снова повернулся к нему: